Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 44

— Бля, тут крытые страсти заворачиваются, прямо как фильм «Папаши» с Ришаром и Депардье в главных ролях!

Звонко рассмеялся Иван, припомнив, как в свое время посмотрел по интернету старую французскую комедию про двух незадачливых отцов, которым их общая любовница внушила, что именно они отцы ее единственного сына, который на самом деле был от третьего персонажа. Но «горе-отцы», не имеющие наследника, восприняли все всерьез, и бросились разыскивать парны, не желая бросать «родную кровь».

— Какой фильм, Ваня?

— Не обращай внимания, Маша, это я так, о своем… японский городовой, едрить твою налево! Интересные повороты история имеет!

Только теперь он понял, почему беспутную Машку по прибытию в Первопрестольную через два года в монастырь упрятали — это же целый ворох проблем для четырех соседних государств!

Глава 60

— Панове, спасите! Меня в плену московиты держат!

Мнишек громогласно заголосила, а Василий Михайлович трижды проклял тот момент, когда развязал «царицу», которой потребовалось сходить по «нужде». Везти обгаженную Марину Мнишек к царю не хотелось, могло государю Ивану Владимировичу не понравиться такое отношение. Пришлось рискнуть, остановиться на привал в лесу, по которому петляла дорожка. И надо же такому случиться, что тут на поляну въехали несколько ляхов в кунтушах, при саблях — беглецы из разбитой армии. И узнав Мнишек, сами схватились за сабли, кинувшись на русских.

— Стой, прибью! Умри, тварь!

— Не смей, холоп, я царица! На кого руку решил поднять?!

— Чтоб ты сдохла, «воровская царица»!

Рубец Мосальский выхватил саблю, в два прыжка догнал «царицу» — та в ужасе оглянулась, он увидел ее исказившееся от страха лицо. Видимо, не ожидала, что ее могут полоснуть саблей, не верила, но поднятая рука опустилась. Без всякой жалости, понимая, что все планы рухнули из-за этой взбалмошной гордячки, Рубец Мосальский рубанул остро отточенным клинком по лицу. В брызнувшей крови он увидел только широко распахнутые глаза полячки и искривленный рот, из которого вырвался отчаянный вопль. И уже в ярости полоснул дважды, крест-накрест, по ненавистному лицу той, что лишила его шанса на спасение.

— Вот тебе, стерва!

Хрипло выругался, затравленно огляделся — поляки выезжали на поляну один за другим, их оказалось неожиданно много. Двум боярам с десятком холопов не отбиться от такого большого отряда ни при каких условиях, тут драться бесполезно, перебьют без всякой пользы. Но и оставлять в живых «тушинского вора» с его «царицей» тоже нельзя — если удастся выжить, то хоть это царем во внимание принято будет. Видимо о том же подумал и Бутурлин, потому что раздался его громкий крик:

— Руби вора! Кончай этого пса, «тушинского вора»!

Василий Михайлович увидел, как боярин, наклонившись в седле, рубанул саблей по голове лежащего на земле Лжедмитрия — тот заорал во весь голос. Но крик тут же оборвался, превратившись в хрип смертельно раненного человека — верный боярский холоп с силой ткнул копьем в грудь самозванца, вырвал лезвие и хекнув, тут же ткнул острием еще раз.

— Беги, боярин, беги! Мы ляхов задержим!

— Спасайся, князь! В лес беги, в лес!

Заполошный крик подстегнул Василия Михайловича, осознавшего, что сейчас срочно требуется спасать свою собственную жизнь. Поляки бросились на Бутурлина, который успел дать коню шенкеля, вот только слишком поздно — выбраться с поляны уже не смог, не пробился, вступив в схватку сразу с тремя шляхтичами, что насели на него как псы на волка. И то был его последний бой — краем глаза Василий Михайлович увидел, как падает с седла боярин, выпустив из руки саблю.

— Пся крев! Бей московитов! Лови убийц!

Понимая, что до коня добраться он уже не сможет, князь ломанулся медведем в кустарник, ломая все перед собой. Повезло, что на пути лежало несколько упавших деревьев, не бурелом еще, но конному в таких зарослях делать нечего. Так что в погоню только пешими за ним пойдут — и эта мысль придала беглецу прыти.

— Бежим, робяты, спасаемся!

— Пся крев! Вязать убийц!

Поляки кинулись в погоню, он слушал треск за своей спиной — страх будущей расплаты леденил кровь. В том, что ляхи постараются его обезоружить, Рубец Мосальский не сомневался — в драке на сабельках он уступал любому пану. С коня можно было бы биться, но пешим никаких шансов — паны меж собой постоянно поединки устраивали, научились клинками рубиться, разные хитрые ухватки знают.

Так что лучше бежать, пока силы есть — все равно ему с несколькими противниками не справится, а сам себя убить он не сможет. И зря — те пытки, которые «отведает», намного горше любой смерти. Да с него просто ремней нарежут, да солью присыплют, чтобы подольше мучился. И рот заткнут, чтобы заполошным криком себе облегчение не сделал, палачей своих проклиная — хоть одна отрада в жизни останется. Но этого ему не дадут, за своего царика и «царицу Маринку» убивать его будут долго и медленно, терзать люто начнут, звери-аспиды, христопродавцы.

— Боже милостивый, спаси и сохрани раба своего! Три пудовых свечи в церкви за спасение поставлю, только помоги!

Данный на бегу хриплым голосом обет, будто он в сделку вступил со своим небесным покровителем как презренный язычник, снова придал Рубцу Мосальскому дополнительных сил, словно «второе дыхание» открылось. Пот заливал глаза, князь постоянно утирал его рукавом кафтана, и несся вперед, как лось во время гона, не разбирая пути, лишь бы подальше от преследователей. Хорошо, что осень — так летом бежать по духоте он просто не смог бы, давно бы упал, лишившись сил.

— Господи, спаси и помилуй!

Рубец Мосальский задыхался, его шатало — и Василий Михайлович вскореперешел на шаг. Сердце бешено колотилось в груди, воздуха не хватало. Он подобно вытащенной на берег рыбе только разевал рот, не в силах вздохнуть. Перед глазами все поплыло, и лишившись последнего остатка сил, он рухнул на мох, потеряв сознание…

— Эй, боярин, просыпайся — пьяный что ли?!

— Смотри, какой кафтанец на нем дорогой, никак купец богатый?!

— И сабелька в ножнах булатная, в каменьях вся!

Если первый голос был громкий, то второй гнусавый, а вот остальные, что засмеялись, непонятно кто. Но удар привел Рубца Мосальского в сознание, однако чуть приоткрыв глаза и увидев склонившиеся над ним гнусные злодейские рожи, Василий Михайлович потерял голос от накатившей на него волны жуткого страха…

В России, согласно поговорке, две беды — дураки и дороги. Однако никогда не уточнялось чем опасны вторые — то ли непролазной грязью, но скорее нашими доморощенными «джентльменами удачи»…

Глава 61

— Занятный человек этот первый самозванец, и до сих пор непонятно, кто он таков по своему происхождению. Но не Гришка Отрепьев — это точно, и не настоящий Дмитрий Углицкий — Мария Нагая сама созналась, что признала его под страхом смерти. Но тут лукавит…

Иван хрустнул пальцами — Нагая, ставшая монашкой незаконная седьмая жена царя Ивана Грозного, признала самозванца не только под угрозой — тот обещал роду Нагих «вкусные плюшки». Вот только был один человек, слова которого слышали трое, и отнюдь не фантазеры — их допросили по раздельности, причем требовали малейших деталей разговора. А так как совпадений было множество, вплоть до описания одежды, пришлось поверить словам Петра Басманова, верного клеврета Лжедмитрия, убитого вместе с ним во время восстания, которое подготовили Шуйские. А тот неслучайно обмолвился, что хоть Димитрий Иванович не сын царя Ивана, но правитель достойной крови и лучшего не нужно.

Можно поверить на слово мертвому свидетелю?!

Вполне — примерно о том рассказала и Ксения, наедине поведала, что покойный отец считал самозванца «выблядком» Стефана Батория, причем его матерью рассматривалась среди кандидаток и Мария Старицкая. Знали в Первопрестольной о том, что есть у бывшей ливонской королевы «воспитанники». Так что дыма без огня не бывает, от любых «мутных историй» шлейф завсегда потянется, такое неизбежно.