Все против всех (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 23

— Ты только, брат, знать должен, — сестра почему-то притихла, и боязливо как-то произнесла. — Царевну девичества первый самозванец насильно лишил, смертью страшной угрожая и придушив, чтобы ослабела. Но грех сей, ежели только такое грехом назвать можно, Ксения молитвами в монастыре давно искупила. Не девица она — не побрезгуешь?!

— С чего это мне хлебало воротить, — теперь фыркнул Иван, такое бы в его время всеобщего блудодейства сказали, когда женщины мужчин меняют быстрее перчаток, выискивая «настоящего мужика». Богатого, щедрого, красивого, послушного, верного, заботливого, без вредных привычек и с «большим хозяйством» мужчину, с патологической любовью к ее трем чадам от предшествующих трех браков. Того самого «одержимого», что будет давать ей деньги на шопинг и похождения в ночные клубы, не будет ревновать к ухажерам, а то и сквозь пальцы смотреть на измены, с особняком и машинами в гараже — БМВ и «мерседесы» не устроят, желательно «тачку» покруче. Со внешностью Бреда Пита, и чтобы при нем не быть кухаркой и домохозяйкой, нанять для этого слуг, и вообще ничего не делать, а только отдыхать от постоянной праздности и лени на Мальдивах в окружении красивых «мачо». И что важно — чтобы «настоящий мужчина» полюбил ее такую, какая есть — со всеми «прибамбасами» и бегающими в голове «тараканами». И не обращал внимания, а боготворил, ее, лет сорока толстуху с накрашенным в три слоя штукатурки лицом. Капризную, сварливую, глупую и меркантильную, курящую и пьющую стервозную мегеру. Мнящую себя вечной госпожой, которой муж должен во всем прилежно прислуживать без возражений, как тот старик своей старухе в известной сказке Пушкина.

Да у нынешних цариц запросов на три порядка меньше, чем у любительниц «тик-токов» и всяческих «гуру»! Действительно, вывезти из деревни женщину можно, а вот деревню из нее не получится!

От таких мыслей Ивану захотелось сплюнуть — все же этот мир, несмотря на Смуту, гораздо честнее и человечней того, им покинутого. А потому он сейчас снова взглянет в лучистые глаза царевны с удовольствием — ведь положа руку на сердце, Ксения сразу запала ему в душу еще при первой встрече, когда он вообще не знал, кто она такая есть. Вот и не верь после этого в любовь с первого взгляда…

Глава 31

— Нет, я никогда не признаю этого уродца своим законным мужем! И не лягу с ним на супружеское ложе! Никогда! Так и знайте!

Лицо Марины Мнишек, и без того некрасивое, побагровело, что сделало женщину еще менее привлекательной. Бывшая московская царица даже топнула ножкой в сафьяновом сапожке, показывая свое недовольство «вновь обретенным мужем», к которому она устремилась с несказанной радостью, как только узнала, что Димитрий Иоаннович не погиб. И можно представить, каково разочарование переживает сейчас гордая и надменная полячка, когда из окошка возка князь Рубец Мосальский показал ей стоящего впереди свиты «чудесно спасшегося» царя, ее сейчас вполне законного «муженька», совершенно иной внешности, чем предыдущий супруг. Слишком уж они различны во всем, и с этим мерзавцем, которого сами поляки презрительно «цариком» именуют, бывшего «Димитрия Углицкого» не сравнить.

— Вы хотите быть дальше московской царицей, ваше величество? Ведь пока титул за вами вы ею и являетесь в глазах своих подданных. Мы все прекрасно знаем, что царь не настоящий, но для нас Василий Московский еще хуже. Так что, пусть «этот Димитрий» и самозванец, но для многих он есть вполне законный московский царь. И для вас тоже, ваше величество, раз вы его «законной» супругой являетесь, пусть не перед богом, но людьми, и связаны с ним царским титулом в одно целое.

— Это самозванец, мужик без воспитания и манер! И чтобы я стала его женой, прилюдно признав в нем супруга — нет, нет, и нет!

Василий Михайлович только усмехнулся — он хорошо знал женскую природу. Та же старая царица, дочь зловещего царского опричника и любимца Григория Малюты Скуратова, топала ногами и ярилась, но бумаги подписала как миленькая, стоило ее немного придушить, а потом пригрозить, что деток ее убьют без всякой жалости. Сразу сникла, на все была согласна, и когда давили ее подушками, даже не трепыхалась, покорно смерть приняв. А вот Федор Борисович драться удумал, но его живо угомонили, когда дьяк ему «мужские висюльки» сдавил своей лапищей. Тут шнурок на шейку закинули и потянули — захрипел и помер царек несостоявшийся. А царевна Ксения чувства тогда потеряла, и беспамятство впала — но так оно и не мудрено такое увидеть с маменькой и братиком.

Тогда Василий Михайлович ее в дом к себе поселил, и для надзора людишек верных приставил, чтобы жизни себя не лишила. А когда девка опомнилась, то тихой стала, и когда этот похотливый «Дмитрий Углицкий» ее на ложе свое взял, уже не противилась, лежала молча. Забавлялся с ней самозванец несколько месяцев, и потому что Мнишики все новые и новые условия выдвигали. Но присмирел пан Юрий и его своенравная Маринка, когда им верные люди донесли, кого в наложницах их будущий зять и муж держит. Живо в Москву заторопились, ведь угроза что царевич возьмет в жены дочь прежнего царя вполне реальная. Да так оно и было на самом деле — «Дмитрий» избавился бы тем шагом от влияния Мнишеков, но уж больно много бумаг подписывал, нельзя так поступать, лучше пустые обещания давать, в словах, памятуя, что написано пером — не вырубишь топором!

Обесчещенную царевну Василий Михайлович отвез в монастырь, и там ее насильно заставили принять постриг. Ксения молчала, будто в рот воды набрала, но князь сам произнес требуемые слова, и вышел, презрительно посмотрев на новую «черницу», что будет навечно упрятана под монастырскими сводами, под которыми и помрет. Но сам он считал, что ее нужно было удавить как мать, так было бы спокойнее.

И не ошибся — сбежала тварь, да еще вместе с бывшей ливонской королевой, про которую все подзабыли, да непонятно откуда взявшимся ее младшим братом, последним князем Старицким. А вот самозванец последний или нет, непонятно, но скорее князь настоящий. Не нужно думать, что князь Владимир Андреевич не понимал, зачем его вызывает Иоанн Васильевич в Александровскую слободу со всем семейством и верными старицкими и дмитровскими боярами. Младенца, что титьку сосет, подменить легче-легкого, что он и сделал, и в земли заморские отправил, от тяжелой руки московского царя подальше, с людишками верными и златом.

Слишком поздно подкупленный монашек из Лавры сообщил, что князь Старицкий появился — первый отряд «лисовчиков» стрельцы уничтожили, причем оный князь из чудной пищали стрелял. А от второго отряда, который сам Василий Михайлович привел, Старицкие с Ксенией Годуновой уже бежали непонятно в каком направлении. Погоню он отправил по разным местам, но не сильно на успех надеялся — слишком много московских вотчинников в округе, а у всех ратники имеются. Уже много отрядов кануло, побитых до смерти — самозванца там не жаловали. Осталось только надеяться, что известия придут — тогда гетман на поимку сильное войско отправит, с которым малой ратью не совладаешь.

Вернулся, и тут «царик» отправил его «законную супругу» встречать, которую отбили у людей московских. И уговорить полячку «признать» мужа, и вести себя на встрече как любящая жена, что радуется спасению любимого человека. Вот только сказать легко, а сделать трудно — царица Маринка была сильно раздражена. Но Василий Михайлович знал, что он ее приструнит, и не таких строптивых баб в покорных жен превращал.

— Но ежели не хотите его мужем признавать, то езжайте дальше. Охрану я от вас отберу, раз вы, ваше величество, от защиты мужа отказываетесь, и сами по себе жить хотите. Учтите, московиты вас ненавидят — и если поймают в дороге, то страшное злодейство учинят, и очень скоро такое произойти может. Тем паче, при отъезде вы право на царский титул потеряете. А ведь «муж» вам предлагает четырнадцать городов забрать, как и прежде было меж вами уговорено, и к ним двадцать тысяч червонных!

Полячка молчала, обдумывая — все правильно поняла. И жить хотела, бледной стала, а не багровой. И буркнула, не поднимая глаз: