Проклятие Ильича (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 6

Естественно, никакого зеркала в сырой замызганной камере не нашлось. Пометавшись из стороны в сторону, Марьяна Ильинична села напротив старухи и напряжённо спросила:

— Где мы? Что происходит?

— Ох, девка, совсем ты, штоль, плоха? — вопросом на вопрос ответила старуха. — В казематах Бваруга Третьего мы, где же ещё?

Если это и сон, то гиперреалистичный и чересчур долгий. Пора бы проснуться. Но вместо долгожданного пробуждения на Марьяну Ильиничну надавило тяжестью воспоминаний. Таких же чужих, как и руки. Невнятные картинки прошлого, какие-то леса-болота, погоня, холод, сырость… и смерть. Звали девушку, в тело которой вместилось сейчас сознание Марьяны Ильиничны, Ора. И эта Ора умерла. Решила погасить свою искру.

С искрой дело обстояло непонятно. Искра — это, кажется, способности. Зачем девушка погасила свои способности? С этим пока никакой ясности, но хорошо хоть понимание чужого языка осталось. Да и воспоминания… Какие-то из них наверняка будут полезны, но точно не все. В колышущемся в голове мутном озере обрывков чужой жизни разобраться никакой возможности. Вон и голова уже начала трещать от усилий.

— Пожалуйста, расскажите мне с самого начала, что случилось, — попросила Марьяна Ильинична у старухи. — Ничего не понимаю, голова болит жутко, воспоминания путаются. Словно меня гнали через лес, а потом поймали…

Старуха воззрилась на свою собеседницу, будто у той рога выросли.

— Конечно, гнали… Ты кто, ведунья была?

Марьяна Ильинична ведуньей не была. Тренером была, спортсменкой была, комсомолкой была, да и красавицей в своё время тоже была. А вот ведуньей — точно нет. Но в памяти Оры, в смутных отголосках чужой и, признаться, чуждой жизни всплывали какие-то странные образы. Колдовство. Или, вернее, ведунство. И страх. Бесконечный, стылый страх, впитавшийся в подкорку настолько, что сковывает не только тело, но и душу.

Ора родилась дефективной. Способной на нечто иное, чем простое большинство. И девушка с самого малого возраста знала, что за эти способности, за волшебный, чудесный дар её и убьют.

— Да. Ведунья, — глухо отозвалась Марьяна Ильинична, разом переживая и болезненный жизненный опыт девушки, в тело которой она попала, и смятение от этого самого попадания.

Но как так вышло? Они же с Владимиром Ильичом гуляли в парке… а потом… ещё гуляли? Что же произошло?

Чёткой картинки не было, то ли мешали чужие воспоминания, то ли свои утратили плотность и теперь неосязаемой дымкой витали на задворках сознания. Почему-то Марьяна Ильинична прекрасно помнила свадьбу с Владимиром Ильичом. А особенно — французские лодочки, которые удалось найти на её сорок первый размер. Пусть не белые и даже не бежевые, а красные, но какие красивые! Эти лодочки пенсионерка до сих пор берегла — память же. И эта самая память Марьяну Ильиничну сейчас подводила. И до чего подло! Путала и пугала смутными образами, от которых только сильнее раскалывалась голова. А что если это деменция? Или этот, как его… Альцгеймер? Подкрался незаметно и шарахнул прямо по затылку.

Вот этот обложенный мхом деревянный сруб в лесу — Орин или её, Марьянин? Может, дача? Нет, не было у неё дачи, хотели они с Владимиром Ильичом купить её в Подмосковье, да вечно находились причины того не делать.

— И чевой ты, ведунья, не ведаешь, штоль, что с тобой случилося? — с любопытством спросила старуха, вырывая Марьяну Ильиничну из сумбура слияния двух жизней.

— Не ведаю.

Только теперь расслышала пенсионерка свой (или Орин?) нежный мелодичный голос. У самой Марьяны Ильиничны за годы тренерства он стал совсем иным: громовым и таким, что ух, как гаркнет — так коровы подпрыгнут. Что уж там говорить про подростков из секции.

Снова вскочив на ноги, Марьяна Ильинична ещё раз огляделась. Отчего-то до тёмных мушек в глазах захотелось увидеть себя новую. Наконец признать тот факт, что она действительно заняла чужое тело.

Мало кому придаст шарма отражение в ведре с нечистотами, но даже в нём было понятно, что Марьяна Ильинична теперь тянет максимум на Марьяну. Даже на Марьянку, если задуматься. Лет девушке было около двадцати пяти. Впалые щёки, темные провалы глаз, светлые волосы и кожа. Собственно, это всё, что удалось разглядеть. Нависать над ведром с ароматами привокзального туалета Марьяне надоело, и она снова вернулась на свои нары, провожаемая подозрительным взглядом старухи.

— Чёт непохожа ты на ведунью! — вынесла та вердикт, пожевав губами.

— Сама знаю! — огрызнулась Марьяна и добавила уже спокойнее: — Прошу вас, расскажите уже всё по порядку!

Событие седьмое

Если делать то, что, по вашему убеждению, встретит всеобщее одобрение, кому-то ваши действия обязательно не понравятся. Третий закон Чисхолм

— А чевой тебе рассказать? Что инквизиция, сюдыть её через тудыть, колдунов ловит и на кострах сжигает, ибо решили они, паскудники, что колдовство от диавола идёт?

— Да… это и расскажите, — с тоской попросила Марьяна.

Вид у старухи стал удивлённым, но спорить она не стала.

— Ну а чевой? Пришёл полтора века назад к власти богослов этот, Сампах Праведный. Архиепископом стал, чтоб его черти в аду жрали поедом. И провозгласил, дескать вона что… оказывается, зло всё в мире от колдуйства, стал быть.

— Сам-то, небось, неодарённым был, — сощурилась Марьяна.

— А то как жеж! И пошло-поехало-полетело-поскакало. Сначала туточки, в княжестве тогда ещё Альворга Седьмого, а отсюда — и по всей Баване ересь эта разошлась. Якобы колдуны свои силы получают через сделку с диаволом. А я вот никакой сделки не заключала! А если была она, сделка энта, то где моя радость с неё? Красота, там, пленяющая взор, али ум какой шибко пытливый. Ан нет. Ничего мне через энтот дар не перепало, кроме горестей немалых да гонений. Но я-то ещё застала времена, когда колдунов да чародеев просто из городов да деревень выселяли, но истреблять совсем уж под корень боялись. Особливо целителей. А чевой поделаешь, коли лечиться-то надо. Умники, как целителей погнали да пожгли, дохнуть стали то от дриста, то от чумки, то от холеры. Но на всё у богословов ответ находился. Мол, это колдуны треклятые мстят доброму люду, надо навалиться, да истребить их разом, иродов окаянных.

— И чем больше колдунов истребляли, тем хуже становилась жизнь, тем сильнее закручивали гайки? — догадалась Марьяна.

— Чевой? — не поняла старуха последнее слово, но смысл таки уловила и согласилась: — Да, чем хужее дело становилось, тем выше подымались костры. Межеумки лободырные, прости Господи, — добавила старуха, махнув обтянутой пергаментной кожей рукой.

— И нас тут держат, чтобы сжечь?

— Вот блаженная ты! Нет, чтобы невестами Господними обрядить да замуж за епископов поотдавать. Меня особенно! — прокаркала старуха, а потом разразилась кашляющим пугающим смехом.

— И когда?

— Да со дня на день теперича, — вздохнула старуха. — Мне-то чего, я жизнь пожила. Тебя вот жалко, молодка совсем, а не поделаешь ничего.

— А бежать? — спросила Левина.

Умирать не хотелось. Марьяна Ильинична даже внуков понянчить не успела, какое умирать? Нет уж, рановато! Теперь, конечно, вопрос внуков больше не стоял, но на желании жить это никак не сказалось. Как говорится, не внуками едиными досуг порядочной пенсионерки полнится. Ох, а как же Володя? Он тоже в застенках?

— Дык беги, — широким приглашающим жестом повела старуха, звякнув кандалами. — Чевой сидишь, беги давай!

Старуха с ехидцей смотрела на растерявшуюся девушку.

— Вас как зовут?

— Дукуна я, Ора. Знакомились, чай, уже… — сощурилась собеседница, следя за Марьяной выцветшим, но ещё острым взглядом.

— Вы тоже ведунья?

— Целительница.

Подозрение в глазах старухи лишь усилилось, теперь оно читалось и в позе, и в сложенных на коленях руках.

— И сколько вам лет?

— Сколько есть, все мои.