Подводная лодка - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 82

Из следующего доклада гидроакустика стало ясно, что эсминец сел нам на хвост.

Несмотря на настойчивость в голосе Германна, Командир не отдавал новых команд на руль. Я знал, почему. Он откладывал любое изменение курса до последнего момента, так чтобы эсминец не смог отреагировать на наш маневр уклонения. Эсминец может повернуть гораздо быстрее, чем подводная лодка. С другой стороны, эсминец, идущий на большой скорости, неспособен изменить направление движения быстро. Его относительно небольшая осадка не давала больших преимуществ на воде.

«Довольно прилично они бомбят», — произносит Командир. «Немного выше, чем надо, вот и все…» Он пожал плечами. «Право на борт. Левая машина полный вперед».

Все вспомогательные механизмы давно уже были отключены: трансформатор радиопередатчика, вентиляторы, и даже гирокомпас. Я едва отваживался дышать.

Должно быть, они запеленговали нас при первом сближении, когда были так близко к точке нашего погружения, но Командир был умнее их. Сначала он продемонстрировал узкому силуэту наш узкий силуэт, затем повернул на правый борт и погрузился, и после этого резко повернул на левый борт. Стандартная техника футболиста, бьющего штрафной удар: нацелиться на один угол ворот, а пробить по другому.

Командир кивнул мне. «Они все еще сидят у нас на хвосте. Крутые ребята — знают свое дело».

Я смог проворчать в ответ что-то неразборчивое.

«Пожалуй, они несколько перевозбуждены», — добавил он.

Мы погрузились еще глубже: 150 метров. Если судить по докладам Германна, эсминец держал нас на поводке. В любой момент он может увеличить скорость и начать еще одну атаку на нас.

Командир решил сам увеличить скорость хода. Рискованно, потому что чем быстрее вращаются наши электромоторы, тем больше шума они издают. Мне казалось, что их гул слышен на мили вокруг, но очевидно Командир делал осмысленную попытку уйти из зоны действия гидролокаторов противника.

«Шумы винтов усиливаются», — доложил вполголоса гидроакустик.

Командир шепотом отдал приказ и мы снова уменьшили скорость. Так что это было плохо — наша попытка ускользнуть провалилась. Они все еще удерживали контакт с нами и не давали нам шанса оторваться. Они лучше оставят своих подзащитных плестись без охранения, чем оставят это редкое развлечение — обнаруженную подводную лодку.

По корпусу грохнула гигантская кувалда. Почти одновременно Командир прокричал команды откачивать воду из льял и увеличить скорость. Как только гул за бортом стих, он прекратил откачку и дал команду идти малым ходом. «Тринадцать, четырнадцать», — произнес Крихбаум, и сделал еще две метки мелом на своей доске. Последний взрыв наверняка был двойным. До этого таких было четыре.

Еще три или четыре разрыва столь разрушительной силы, что запрыгали плиты настила палубы. Я чувствовал, как сотрясения отдаются у меня в груди. Я осторожно повернул голову и успел увидеть, как Крихбаум сделал еще четыре метки мелом.

Командир не сдвинулся с места ни на миллиметр. Его глаза смотрели на глубиномер, а ухо было повернуто в сторону рубки гидроакустика, чтобы не упустить последних новостей оттуда.

«Думаю, мы им не нравимся».

Это был наш гардемарин. Выпалив эту фразу, Ульманн покраснел как рак и уставился в палубу. Слова похоже выскользнули у него случайно. Все слышали его. Мичман ухмылялся. Командир повернул голову. Я различил мгновенную тень изумления на его лице.

Грохот гравия по корпусу! Их ASDIC обнаружил нас. Мне казалось, что нас неожиданно осветили со всех сторон и на нас уставились тысячи глаз.

«Ублюдки!» — пробормотал Айзенберг наполовину сам себе. Я тоже почувствовал, как на меня мгновенно накатила ненависть, но к чему или к кому? Кто был врагом? Эта тень, этот узкий силуэт, лишь слегка бледнее, чем торговое судно — это все, что я смог разглядеть у нашего противника. Мы были слепыми — мы больше не могли видеть, только слышать, так почему же нет вестей от нашего Главного Слухача? Командир нетерпеливо мигнул. Ничего? Все еще ничего?

Каждое ухо оборачивается к Тебе, О Господи, ибо Ты даруешь радость великую тем, кто прислушивается к слову Твоему — или что-то подобное. Викарий наверняка знает точно. Я едва мог разглядеть его в полумраке.

Германн приподнял бровь в знак того, что мы скоро нечто услышим.

Они имеют уши, но не слышат: Псалмы, CXV. Барабанная перепонка, ушная сера, мочка уха. Что еще? Ах, да: уховертка.

Я весь превратился в слух: я был одним огромным ухом. Мои слуховые каналы были пронизаны нервами.

Тугой на ухо, и у стен есть уши, в одно ухо влетело — из другого вылетело, ухом не повести — ах, если бы я мог!

Интересно, как все это выглядит сверху?

Убийственный, ослепительно яркий свет. Все прожекторы включены и в небе полным-полно осветительных ракет — все для того, чтобы заклятый враг не ускользнул. Все стволы заряжены и готовы извергнуть смерть, если они заставят нас всплыть.

Гидроакустик доложил: «Шумы винтов на пеленге ноль-два-ноль, усиливаются». Момент неуверенности и затем: «Идут в атаку».

Два ошеломляющих взрыва, на сей раз как будто хряснули боевым топором. Снова дикий рев и бульканье, и затем — пока хаос звуков был еще в полном разгаре — еще два взрыва.

Я раскрыл рот, чтобы спасти барабанные перепонки. Пережиток моей артиллерийской практики. Я довольно часто открывал рот в своем прошлом, потому что иначе звуки выстрелов были бы просто невыносимы. Сейчас же я был на другом конце в роли «получателя».

Спасения не было. Не было никакого смысла падать на палубу. Зарыться? Смехотворное занятие. Все, что у меня было под ногами — это стальная плита палубного настила, украшенная влагалищным орнаментом, как Цайтлер называл тысячи мелких ромбовидных выступов, сделанных для предотвращения скольжения. Все, что я мог делать — это сдерживать клаустрофобию и страстное желание бежать куда угодно. Мысленно я прибил свои ботинки гвоздями к палубе и возносил молитву, чтобы Господь дал мне свинцовые подошвы, как у тех цветастых кукол-неваляшек, которые поднимались снова и снова, невзирая на все попытки повалить их.

В конечном счете, я был счастливчиком. Меня нельзя было теперь поставить вверх ногами. Дверной проем в переборке, скрывавший мое трусливое тело, при нынешних обстоятельствах был ничуть не хуже любого другого места.

Я ослабил свою хватку за трубу. По-видимому, мы могли сделать передышку, расслабить напряженные мускулы и сжатые челюсти, пошевелить затекшими конечностями и отпустить брюшной пресс, дать крови течь свободно. Лишь теперь я понял, насколько болезненной была моя стесненная позиция.

Неприятель полностью контролировал ситуацию. Они даже могли диктовать нашу физическую позу: мы втягивали головы в плечи, вздрагивали, ожидая следующей глубинной бомбы, выпрямлялись и расслаблялись, когда она миновала. Даже Командир откладывал свои насмешки на период бурления и клокотания воды после очередной серии разрывов глубинных бомб.

Гидроакустик приоткрыл рот. Я затаил дыхание. Что это означало? Если бы я только знал точное место сброса последней серии бомб, дистанцию, на которой они взорвались, Расстояние, которое мы прошли с момента погружения. Казалось, что ускользание от погони не привело нас никуда с момента нашей первой бесплодной попытки ускользнуть. Поворот на правый борт, поворот на левый борт, подвсплыть и погрузиться, подвсплыть и погрузиться — мы как будто катались на медленных американских горках. Вот в чем было дело: мы совсем ничего не добились. Противник сразу же отслеживал каждую нашу попытку ускользнуть.

Германн закрыл рот и снова открыл его. Он выглядел, как карп в аквариуме. Теперь он доложил о новом приближении.

«Есть контакт», — сообщил он спустя мгновение. Он мог бы этого и не делать: звуки гидролокатора были слышны каждому на борту лодки, от носового отсека до моторного отделения.

Мы были захвачены вражеским ультразвуковым лучом. Люди на поверхности сейчас поворачивали стальные маховики и прочесывали трехмерное окружение импульсами лучей. Чирп-чирп, пинк-пинк…