Выбор Геродота - Суханов Сергей Сергеевич - Страница 59

Многие бились об заклад.

Стараясь сохранять хладнокровие, Менон заявил:

— Кимон ясно выразился: переговоры. А ты… Это преступная самодеятельность! Хочешь поставить под удар стратегические планы Афин в Азии?!

Паниасид насуплено молчал.

Теперь наступал бык с синей повязкой. По морде "красного" стекала кровь. Он ослеп на один глаз, поэтому смотрел туда, где был доступен обзор. Это его и погубило. "Синий" зашел с невидимой стороны. Мощно оттолкнувшись копытами, ринулся на "красного". Ударил… Потом еще…

"Красный" опрокинулся на бок, а "синий" бил и бил его под ребра. Пытался боднуть поверженного противника, даже когда рабы зацепили крючьями труп "красного" и поволокли к воротам. Угомонился только в растяжке из двух арканов.

Остальных быков жрецы принесли в жертву на алтаре. Собрав кровь в сфагионы, разрубили туши на куски. Копыта, внутренности и шкуры сожгли в честь бога. Мясо раздали горожанам.

Возбужденные кровавым зрелищем галикарнасцы расходились по домам. Менон с Паниасидом вышли из театра вместе с почетными гостями. Гоплиты расчищали путь, не жалея тумаков.

За спиной эвпатридов поднимался черный дым жертвенного костра.

Утром на третий день праздника на агоре состоялось торжественное открытие стелы в честь Аполлона Савроктона, которую Лигдамид посвятил Галикарнасу.

Аполлон изображался сидящим на камне перед входом в Дельфийское прорицалище. Одной рукой он опирался на лук, а в другой держал букет цветов. У ног бога корчился пронзенный стрелой змей Пифон.

В своей речи эсимнет пообещал выделить фиасу Аполлона двадцатую часть от продажи вина с личных виноградников. После этих слов находившиеся в толпе сикофанты стали громко выражать ему свою благодарность.

"Раскошелился, — язвили простые галикарнасцы. — С паршивой овцы хоть шерсти клок".

Сразу после освящения стелы началось состязание чтецов.

Участники агона по очереди забирались на камень. Декламировали наизусть. Какого-то салмакита, развернувшего рулон древесного лыка, сразу прогнали топотом и шиканьем.

Сказки пользовались у публики неизменным успехом, потому что были на слуху. Лестригонами с острова Ламос и киклопом Полифемом, хозяином Козьего острова, галикарнасцы из поколения в поколение пугали непослушных детей.

Над персонажами басен фригийского раба-горбуна Эзопа смеялись все. Пока чтец с выражением декламировал, слушатели показывали друг на друга пальцами: "Это ты!.." — "Нет, ты!".

Следующий рапсод читал Гомера. Слушая историю любовной связи Ареса и Афродиты, женщины смущенно переглядывались. Мужчины презрительно хмыкали, сочувствуя обманутому Гефесту.

Аэдов галикарнасцы уважали больше, чем рапсодов. Одно дело читать чужое, и совсем другое — свое. Поэтому когда на камне оказался Паниасид, его появление было встречено радостным гулом. "Илиада" и "Одиссея", конечно, бессмертные произведения, но хочется услышать что-то новенькое.

Паниасид читал отрывки из своей поэмы "Гераклия":

Галикарнасцы почтительно слушали повествование о подвигах Геракла, наслаждаясь ритмикой стихов.

Несколько выпивох передавали друг другу мех с вином.

Когда автор прочитал строки, в которых рассказывалось, как герой решил отведать вина в пещере кентавра Фола: "Вылив вино во огромную, златом сиявшую чашу, кубками часто черпал он и пил сладчайший напиток…" — компания радостно закричала: "Хайре!"

А после строк: "Ибо для смертных вино — от богов наилучший подарок. Радостно, если оно согласуется с песнею всякой, с пляскою всякой, а также со всякой любовной усладой, всякую скорбь изгоняет оно из груди человеков, в меру когда его пить, и становится злом — коль сверх меры" — начали возмущенно глумиться.

От стелы к горлопанам сразу двинулся пикет волчьеногих. Поняв, что блюстители порядка готовы пустить в ход дубины, те посчитали за благо покинуть агору.

Геродот стоял в толпе рядом с Иолой, Евтерпой, Формионом и Агесией. Феодор хотя и быстро поправлялся, но недостаточно окреп, поэтому остался дома. Дрио и Ликс тоже отказались от участия в семейном походе, сославшись на домашние дела.

Иола влюбленными глазами смотрела на мужа. Ей было приятно, что публике нравятся его стихи. От волнения она перебирала пальцами складки пеплоса.

Агесия то и дело украдкой посматривала на хозяйку дома.

В семье Паниасида островитянка нашла поддержку и понимание. О ней заботились, старались отвлечь от мрачных мыслей. Только по ночам она давала волю чувствам: тихо плакала, вытирая слезы покрывалом.

Агесия отвечала новым друзьям услужливостью и исполнительностью в домашних делах. Когда Паниасид оказывался рядом, она просто светилась. Иоле это не нравилось, но она выжидала, делая вид, что не обращает внимания.

— Какая ты счастливая, — сказала Агесия с плохо скрываемой завистью.

Иола внимательно посмотрела на нее. Улыбка сползла с ее губ. Теперь она убедилась, что островитянка испытывает к Паниасиду совсем не дружеские чувства. С этим надо что-то делать…

Вернувшийся муж обнял Иолу за плечи.

Внезапно раздался знакомый голос:

— Вот не знал, что жена у тебя такая красавица.

Паниасид обернулся — рядом стоял Менон. После взаимных приветствий гиппарх похвалил выступление аэда. Потом приказал рабу поделиться с другом и его женой сливами.

Спросил, показывая участие в семейных делах Паниасида:

— Как младший племянник?

— Еще не оправился.

Менон выдал рабу горсть монет:

— Сгоняй во фруктовый ряд и купи смокв. Выбери лучших. И давай по-быстрому: одна нога здесь — другая там.

Когда раб вернулся, он передал корзинку Иоле:

— Это для Феодора.

Иола вопросительно посмотрела на мужа. Паниасид кивнул, тогда она взяла подарок.

— Был рад знакомству, — сказал Менон.

Попрощавшись, гиппарх исчез в толпе…

На камень влез молодой парень.

Над агорой разнесся задорный голос:

— Ого! — удивленно воскликнул Паниасид. — Так это же про поход Ксеркса на Элладу.

Чтец продолжал:

Веселье не утихало.

Вот гоплит, зажав шлем под мышкой, старательно, но дурным голосом грянул героическую песню из "Илиады". Чего стесняться — ведь сам Ахилл в поэме поет. А храбрый сын богини Фетиды уж точно может служить примером для подражания любому солдату.

Затем ремесленник в измазанном глиной фартуке затянул песню гончаров в честь Афины Эрганы. Публика с воодушевлением ее подхватила, намеренно громко артикулируя шутливое проклятье: "Кто ж над горнилом склонится — да оному пламя вкруг лика вспыхнет! Свержение грозное всем да пребудет наукой!"[50]

Звучали лирические стихи Фокилида, Солона, Феогнида…

Паниасид заметил, что аэд, читавший про поход Ксеркса, направился сквозь толпу к выходу с агоры.