Отважные капитаны. Сборник - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 87

Мистер Вирджил сделал паузу, и мистер Хитли кивнул ему с пониманием и сочувствием.

— Был там один серый с розовым хвостом — талисман с Западного Берега. Он спокойненько сидел на полу своей клетки. Будь он обычным матросом, я бы сразу взял его на заметку. Он смирно ждал, пока я его рассмотрю и отведу взгляд. А потом взял и назвал меня этим словом... прямо из живота, не шевеля клювом, как какой-нибудь паршивый чревовещатель. А у меня когда-то был на верхних реях один тип... на каком же из этих чертовых старых крейсеров? Нет-нет! На «Резистенсе» — у него же целых пять мачт... Так вот — был там один матрос с таким же талантом, за который ответ держали другие. Джемми Ридер его звали — шелудивый пес с грязным ртом... И тогда я ему сказал, попугаю то есть: «Якорь еще не выбрали, поэтому сделаем вид, что я тебя не слышал. Но я этого не забуду, Джемми».

Чтоб меня разорвало! Ведь я не вспоминал Джемми Ридера целых тридцать лет!

Был там еще один какаду с желтым клювом, который сквернословил, как проклятый. Он тоже напоминал мне кого-то, я не мог припомнить — кого, но видел, что и он способен устроить заварушку.

Так или иначе, я выявил полдюжины будущих шутников и дюжину тех, кто последует за ними, если все пойдет по их плану. Остальные были обычными матросами, готовыми примкнуть к любой толпе, если в перспективе намечается веселье. Запомнить их не составило труда — раньше мне приходилось запоминать семь сотен человек по имени и званию, и это за неделю. Я никогда не позволял ни себе, ни другим тратить на это больше времени.

Затем миссис Вирджил пришла позвать меня на ланч. Нам пришлось отойти от мастерской довольно далеко, чтоб спокойно поговорить. К тому же леди не годится слушать этих птиц. Но она быстро, как вспыхивает кордит, выпалила:

— Покрывало для клетки нашей Полли тебя спасет!

И я сказал:

— «Уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка»[100]. отправь его ко мне сразу, как вернешься. Один из них точно заслужил это покрывало.

И она прислала мне покрывало, а с ним мой наградной боцманский свисток, который вручили мне, когда я уходил с «Роли». Разрази меня гром! Вот это корабль! Десять узлов бейдевиндом, когда мы выходили из Саймонтауна, и это при одном нерабочем винте!

— И зачем же вам понадобился свисток?

После этого вопроса глаза мистера Вирджила снова впились в лицо мистера Хитли.

— Уж если он срабатывал при возникновении проблем на нижних палубах, как я мог без него обойтись теперь?— Когда бешеный желтохохлый какаду снова стал поливать меня площадной бранью, я свистнул. Тот присел, буркнул что-то невнятное и заткнулся. Нет, не было у него того характера, как у Джемми. И это, к слову, помогло мне вспомнить человека, которым он был в прежней жизни: третьего номера в расчете шестифунтовой пушки — а других тогда и не было — на старом «Полифеме», который таранил боны в Берехейвене... Сколько же лет назад это было? Массивный такой тип с вечно сальной челкой, падающей на лоб, вот только имени его никак не припомню... Имелись в клетках дубликаты и других моих старых знакомых, но Джемми и пташка, которую я так и назвал — Полифем —— были хуже всех.

Со временем все зеленые болтуны и крикуны малость попритихли — только квохтали и постанывали, как куры в жаркий день, а я прикорнул у открытой двери — там, где эллинг для лодок, и задремал. И тогда Джемми выдал такое, чего я не слыхивал с незапамятных времен: «Бачковой, за хлебом!» В нынешнем флоте матросов кормят французскими булками; но раньше, когда юнга слышал подобное, он срывался с места подавать все, что было на камбузе, или получал крепкую взбучку. А мне как раз снилось, что я юнга на старом бриге «Сквиррел» и почему-то замешкался. В общем, я успел добежать до середины мастерской и только там окончательно проснулся, а вся эта свора давай надо мной потешаться — и Джемми первый!

Но что-то крылось за этим гамом, подсказало мне чутье; и пока я приходил в себя, на глаза мне попался ларь с попугайской едой. Семь склянок дневной вахты! — осенило меня. Так вот чего они хотели и, согласно регламенту, имели полное право на пополнение в кормушках. У птиц еще оставался корм в кормушках, но они знали свои права, а Джемми унизил меня, сделав бачковым в этом их птичнике!

— И что же вы сделали?

— Ничего. То была проверка, которую устроила мне нижняя палуба. Вопрос заключался в том, как мне к ним относиться: как к птицам или как к морякам. Я разрешил эту дилемму в их пользу. Они были флотскими птицами, и обращаться с ними надлежало соответственно. Я наполнил кормушки, подлил воды, кому требовалось, а они продолжали насмехаться и передразнивать меня. Так я дождался первой «собачьей вахты»[101]. Джемми подождал, пока я закончу, а затем опять обозвал меня Этим словом. От этого завелся Полифем. Я охладил пыл Джемми покрывалом для клетки нашей Полли. Его помощник умолк, как от короткого замыкания, подтвердив тем самым, что действуют они заодно. Я принялся чистить их клетки плотницким шпателем, а они были довольны, взирая на то, как я драю гальюны и разношу пайки. Джемми, конечно, не мог меня видеть, но Полифем ему все рассказал, и тот в темноте опять повторил слово, которого не должен был говорить. Характер у него был, надо отдать ему должное.

Затем я запер мастерскую и пошел домой.

Миссис Вирджил сказала, что я отлично справился, но я-то знал, что они всего лишь примериваются. Бунт и заговор — вот что они задумали, и вопрос был лишь в том, как они намерены воплотить свои планы в жизнь.

Господи, чтоб мне лопнуть! Я видел три года беспрестанных бунтов — во время проблем с рабами в Красном море. Тогда я ходил на старом корвете «Петруччо» — том самом, что потом перевернулся у атолла Миникой. К концу того рейса все офицеры, что не сидели под арестом, требовали разбирательства в суде, а нижняя палуба планировала убийства.

— И чем тогда все закончилось? — полюбопытствовал мистер Хитли.

— Вполне во флотском духе. Мы вернулись домой. Когда все наши тараканы вымерли[102], капитан велел свалить собранные доказательства в вещевой мешок. «Тут достаточно грязи, дряни и лжесвидетельств, — сказал он, — чтобы разжаловать всех, начиная с меня. Если хотите тащить это домой, так и скажите». Мы не захотели. «Тогда мы по-христиански все это похороним!» — сказал он, и мы так и поступили...

Но вернемся к попугаям. Я пришел в мастерскую на рассвете — а с самого восхода солнца их можно было слышать даже на Багамах, — но таковы уж эти птицы. Я дал им время накричаться, пока мне не стало казаться, что они снова издеваются. Когда же я снял покрывало нашей Полли с клетки Джемми, он не стал меня обзывать. Просто сидел и молча глумился надо мной. Я не мог понять, что он замыслил, пока он не покосился одним глазом вверх — и там, под крышей, я увидел мелкого зеленого паршивца, порхающего туда-сюда. Он выбрался из клетки! А в следующее мгновение еще один прошелся по потолочной балке, поглядывая на меня, как леди из Госпорта, чтоб оценить реакцию. Я запер двери и окна, прежде чем они додумались бы удрать.Потом осмотрел клетки. Все утро эти поганцы только и делали, что распутывали проволочные «бабушкины узлы»[103], которыми эти безрукие из Нового флота пытались заблокировать дверцы клеток. В море, конечно, попугаям некуда было удрать, и они это знали. Но на берегу, и это они тоже знали, за побег или смерть одного из них отвечать довелось бы мне. Вот почему Джемми насмехался. Они действовали по его приказу!

— Но разве это не мог быть Полифем? — предположил мистер Хитли.

— Он мог передавать им распоряжения Джемми, но сам был далеко не так смышлен. Я слышал от него только насмешки и ругательства. Так или иначе, но загнать обратно зеленых поганцев я не сумел, они десятками выбирались из клеток, а когда не можешь удержать власть — лучше и не пробуй. Так что я выскользнул в дверь, закрыл ее поплотнее и стал слушать снаружи. Ничего особенного — обычная склока на нижней палубе. Джемми клял их за то, что они упустили шанс. Первые дезертиры должны были сбежать целым отрядом. Полифем в ответ ругал Джемми, как последний докер, а остальные трещали без всякого смысла, потому что им нравилось себя слушать. И тогда я решил, что пришло время прекратить бунт. Я отправился домой за ножницами.