День Святого Никогда - Фарб Антон - Страница 6

— Понятно, рассказывай дальше…

— Поэтому убитый оборотень разлагается не быстрее обычного волка, а вот эта химера сохранилась чудом — Абнер зарубил ее в норвежском фьорде и привез в замороженном виде. Магия уходит вместе с жизнью, и от того же единорога за пару часов остается только скелет и зловонная лужа, а вампир сразу превращается в прах.

— Фу, гадость какая!

— Еще бы! Не будь у дяди Бальтазара с собой корзины со льдом и бутыли формалина, черта с два он бы добыл драконью голову.

— Деда, не ругайся.

— Извини, не буду. Теперь об уродстве. Что бы там не говорил дядя Огюстен, а магия — это штука противоестественная, и глубоко чуждая любому нормальному человеку. И именно из-за своей чуждости нашему миру все магические твари внушают лишь страх и отвращение. Ясно? Еще вопросы будут?

— Какие могут быть вопросы у бедного ребенка, чей внутренний мир был безжалостно порушен жестокой правдой? — на этот раз в голосе Агнешки прозвучали папины нотки.

Феликс ухмыльнулся.

— А как бедный ребенок посмотрит на то, если я предложу съездить в ратушу и поискать там неуловимого дедушку Сигизмунда?

— Бедный ребенок не возражает…

На улице творилось нечто невообразимое. Караван повозок с бродячими актерами достиг, наконец, ворот городского парка, и охрипшие жандармы пытались придать тень организованности хаотическому скоплению творческих индивидуальностей, принявшихся на ходу репетировать пафосные монологи и любовные баллады. О неспешной прогулке по тенистым аллеям парка можно было смело забыть. Впрочем, добраться до площади Героев не через парк было еще сложнее. Как раз закончился парад, и уставшая от выкриков толпа растекалась по Городу, чтобы промочить горло в ближайшем кабаке, закупить продукты для праздничного ужина, выплеснуть накопившиеся эмоции в уличной драке, поскорее прорваться на ярмарку, занять удобные места в парке перед началом фестиваля лицедеев или просто пошляться по Городу в ожидании вечера, когда откроется бурлеск и представит всем страждущим новое ревю.

Окованный медью фолиант оказался весьма существенным подспорьем в нелегком деле пробивания сквозь потоки людей. Агнешка, сидя на дедушкиных плечах, прокладывала курс, Феликс перехватывал фолиант поудобнее, так, чтобы острые углы выпирали вперед, и решительно рассекал человеческое море. Делать это стало не в пример труднее, чем ранним утром, когда полусонные прохожие еще только начинали превращаться в оголтелых и бесцеремонных гуляк, пребывающих в состоянии массового эйфорического психоза, охватившего чуть ли не все население Столицы.

«Все-таки праздники надо устраивать чаще, — думал Феликс, чувствуя, как нарастает болезненное покалывание в затылке. Такое всегда с ним случалось при больших скоплениях людей. — Народ опять же будет спокойнее к ним относиться, а не как сейчас. Можно подумать, на завтра намечен потоп, и все решили оскотиниться прямо сегодня, пока еще не поздно… И при чем здесь День Героя? Им нужен лишь повод, чтобы утратить человеческий облик, а на героев плевать они хотели… Неужели я становлюсь мизантропом?..»

— Приехали, — сказал он, ступив на брусчатку площади Героев. — Слезай.

Здесь толпа редела на глазах, оставляя за собой груды бумажного мусора, россыпи конфетти, обрывки одежды, шелуху от семечек и рожки от мороженого. Повсюду деловито сновали дворники, таская за собой урны, куда они сгребали горы хлама, и устало бродили коробейники, предлагая всем желающим остатки разных вкусностей. Жандармы сгоняли с широких ступеней оперного театра разместившихся там лоточников. Откуда-то приехали три пожарные кареты с водовозками; одетые в бурую брезентовую форму усачи в островерхих шлемах сноровисто раскатали рукава и принялись накачивать помпами воду, смывая с мостовой конские каштаны.

Площадь в срочном порядке очищали от следов веселья плебса, дабы ничто не оскорбляло взора истинных ценителей оперы, когда те съедутся на премьеру «Беовульфа». Феликс всецело одобрял тягу бургомистра к чистоте и порядку, но из-за пожарных пересекать площадь напрямик означало промокнуть с головы до ног. Пришлось идти в обход, минуя сумрачную колоннаду оперного театра, резные ворота Метрополитен-музея и приближаясь к дверям ратуши сбоку, от чего замок на этих дверях заметен был не сразу.

— Вот елки-палки! — в сердцах бросил Феликс. — Так я и думал!

— Что?

— Разминулись мы с Сигизмундом, вот что… И где теперь его искать — я ума не приложу… Есть идеи, внучка?

— Может, он на ярмарке?

— Вряд ли, — скептически прищурился Феликс, поглядев в сторону проспекта Свободы, где бурлила давно выплеснувшаяся из берегов Рыночной площади ярмарка. Фонарные столбы были увешаны гирляндами, тротуары забиты палатками, в которых можно было узнать свое будущее, безболезненно вырвать зуб, купить лекарство от всех болезней и увидеть женщину с бородой, а над толпой вороньим карканьем разносились вопли зазывал. На какой-то миг Феликсу стало дурно от одной мысли, что ему придется окунуться в этот бедлам.

— Нет, ну а все-таки? — продолжала настаивать Агнешка.

— Пожалей своего бедного дедушку, — взмолился Феликс. — Давай я лучше куплю тебе сладкой ваты, и ты испортишь аппетит перед обедом в менее шумном месте. Идет?

— Раз уж ты настаиваешь…

— Хитрюга ты! — рассмеялся Феликс и жестом подозвал коробейника. — И сластена…

— А будешь обзываться, я маме наябедничаю.

Боммм! — прокатился по площади раскатистый удар колокола, вспугнув усевшихся на крышах голубей.

— Ого! — присвистнул Феликс, задирая голову к циферблату часов на башне ратуши. — Полвторого! А ты в курсе, маленькая вредина, что нам наказано быть дома к обеду, и в случае опоздания влетит и тебе, и мне? Так что ярмарка отменяется. Пора возвращаться.

— Так не честно… — заканючила Агнешка. — Мы еще и не сходили никуда толком — а уже надо домой. Это так скучно, всегда возвращаться к обеду… Дед, а тебе не бывает скучно?

— Бывает, конечно. И часто. Я вообще люблю скуку.

— Да ну тебя! Как можно любить скуку?!

— Очень просто. Для этого надо всю жизнь быть героем и совершать подвиги…

4

К обеду они опоздали. Дверь открыл Освальд, готовый принять плащ, но за неимением оного Феликс вручил ему фолиант, попросив отнести в свой кабинет, а по лестнице уже спускалась Ильза.

— Ну наконец-то! — воскликнула она. — Я уже начала волноваться!

— И совершенно напрасно, — заметил Феликс, помогая внучке освободиться от пелерины.

— Умом я понимаю, что напрасно, а на сердце у меня неспокойно! — заявила Ильза.

— Я всегда знал, что женская логика — это оксюморон, — хмыкнул Феликс.

— Мамочка, в самом деле, чего тебе переживать? Я же не одна гуляла, а с дедушкой. А он хоть и любит иногда ругаться непонятными словами, все-таки взрослый человек!

— По правде говоря, Агнешка, я подозреваю, что твоя мама переживала бы куда меньше, гуляй ты в одиночестве. Я ведь герой, а герои сначала стареют, а только потом уж взрослеют…

— Идите мыть руки, пустомели! — не выдержала Ильза.

В столовой уже все было приготовлено для праздничного обеда. До хруста накрахмаленная скатерть устилала обеденный стол, сияло столовое серебро, из буфета по такому случаю был извлечен сервиз мейсенского фарфора, а подле каждого прибора снежным холмиком возвышалась сложенная пирамидкой салфетка. Сидящий во главе стола Йозеф при появлении Феликса сложил газету и возмущенно сказал:

— Папа, ну что за выходки?!

— Ты о чем, сынок? — невозмутимо спросил Феликс.

— Вскочили ни свет, ни заря, не позавтракали, умчались на парад. Что же мы, не могли всей семьей погулять?

— Во-первых, завтраком Ильза нас накормила. А во-вторых, почему бы в День Героя внучке не погулять с дедушкой, который тоже, некоторым образом, герой? И потом, по выходным ты любишь спать до полудня…

— Хватит-хватит, — замахал руками Йозеф. — А то я же в итоге окажусь виноват! Сто раз зарекался с тобой спорить… Здравствуй, дочка!