День Святого Никогда - Фарб Антон - Страница 13

— А то ты не знаешь! С каждым годом в Школу поступает все меньше и меньше студентов. Так? И соответственно, число тех, кто сможет закончить обучение, становится мизерным, верно? Я уже не говорю о том, что никто из них никогда не сдаст экзамен на героя, так как для этого надо убить чудовище, а когда, скажи мне, ты в последний раз видел чудовище? То-то же…

— Постойте, мсье Огюстен… — Бургомистр перестал накладывать на тарелку гору крошечных бутербродов-тартинок и недоуменно сказал: — К чему вы клоните?

— Посмотрите вокруг, господин бургомистр! — возликовал Огюстен, снова перехватывая инициативу в разговоре. — Посмотрите внимательно, ибо такого вы больше нигде не увидите! Перед вами — самое представительное, самое полное и самое жалкое собрание ходячих анахронизмов. Здесь находятся почти все устаревшие детали общественного механизма, в обиходе именуемые героями. Их время уже прошло, окончательно и бесповоротно, а они этого так и не поняли. Пройдет еще двадцать лет, и последний из этих бодрящихся старичков сойдет в могилу, и тогда — а может, и того раньше, кто знает?! — о них забудут. Они и сейчас уже скорее персонажи анекдотов, чем легенд, а когда о них вовсе перестанут вспоминать, время героев угаснет. Навсегда! Поверьте мне, так и будет! А то, что происходит здесь — это все по инерции…

— Как же так? — опешил бургомистр. — Как это — угаснет? Почему угаснет?

— Огюстен несколько преувеличивает, — сказал Феликс и пригубил вино. — И торопится с выводами… Как это с ним это часто бывает.

— Ах, вот как?! — распетушился Огюстен. — Тороплюсь, значит, с выводами?

— Профессия героя, — продолжал Феликс, — как и профессия, скажем, золотаря, будет существовать до тех пор, пока в ней будет потребность. Конечно, внешние признаки могут изменяться, когда на смену выгребным ямам, которые надо чистить, приходит канализация, которую надо ремонтировать… Прошу прощения за столь неподобающую при застолье аналогию.

— Сам же говоришь: изменяться! — прицепился Огюстен. — А герои к этому не способны. Герой по определению должен быть несгибаемым и твердолобым. Разве не этому вы учите студентов? «Не быть глиной в руках всемогущих, хранить честь в любых обстоятельствах, всегда и везде оставаться героем…» — процитировал он речь Сигизмунда.

— Огюстен опять все перепутал, — прокомментировал Феликс, обращаясь к бургомистру. — Я ведь говорил об изменении внешних признаков, а не внутренней сути. А внешние признаки героев на протяжении веков менялись неоднократно…

Феликс почувствовал, что вино, приятное на вкус и вроде бы легкое, ударило в голову и развязало ему язык. Он пожалел, что влез в разговор, но отступать было уже поздно. Огюстен пребывал в бешенстве, и уйти сейчас означало выпустить кипящего француза на свободу, предоставив ему возможность самому выбирать мишень для нападок. «Теперь придется все принимать на себя», — подумал Феликс.

— Но мне бы не хотелось утомлять вас лекцией из истории героев, — попытался он замять тему, но бургомистр возразил:

— Что вы, что вы, мне очень интересно!

«Сам напросился», — мстительно подумал Феликс (не вполне, впрочем, понимая, кто этот «сам» — он или бургомистр), и привычно, как на уроке, начал:

— Если вы не возражаете, я не стану углубляться в дебри древнейшей истории и сразу перейду к тому периоду, когда слово «герой» впервые вошло в обиход в качестве не эпитета, но обозначения профессии. — Бургомистр одобрительно покивал и Феликс продолжил: — Как вам известно, Ойкумена тогда делилась не на феоды непосредственно, а на феодальные королевства, и власть была сосредоточена в руках дворянского сословия. Единственное исключение делалось для магов, которые довольствовались ролью придворных чародеев или, в лучшем случае, закулисных кукловодов. И именно для того, чтобы не допустить превращения самое себя в марионетку в руках мага, коронованные особы последовали примеру Артура Пендрагона и Карла Великого и стали создавать дружины героев по образцу Рыцарей Круглого Стола или Двенадцати Пэров Франции. Разумеется, в обязанности героев входило также и истребление чудовищ — неизбежных спутников любой магии, и восстановление попранной справедливости, и сохранение дворянской чести… Но в первую очередь, героям надлежало любой ценой удержать власть в руках людей благородной крови, ибо маги уже начинали понимать, что истинное всемогущество никак не связано с генеалогией. Перед героями была поставлена искусственная, а потому — невыполнимая цель: доказать превосходство номинальной власти баронов над реальной силой магов. Естественно, герои не справились с этой задачей, вследствие чего королевства рухнули, и роль аристократии в жизни общества стала ничтожна по сравнению с ролью магов.

Феликс сделал паузу, чтобы промочить горло, и этим тут же воспользовался Огюстен:

— Сейчас, — громко сказал он, — длинная родословная ценится только у беговых лошадей и охотничьих собак.

По счастью, его реплика не достигла адресата: Бальтазар, неведомо когда случившийся неподалеку, был слишком увлечен каким-то жарким спором и потому на провокацию не среагировал.

— В пору становления Ойкумены в современном виде, — быстро сказал Феликс, — когда различные братства городов объединялись в Метрополию, а королевства окончательно распадались на феоды, профессия героя перестала быть привилегией одного класса. Героем мог попытаться стать каждый, кто этого хотел. А материальное обеспечение и общее координирование деятельности героев взяли на себя различные религиозные организации — секты уже порядком подзабытых к тому времени богов. Они успели создать несколько так называемых Орденов рыцарей-монахов, в результате чего герои принялись совершать подвиги во славу какого-нибудь бога и с именем соответствующего мессии на устах, и получать за это звания вроде «паладинов», «защитников веры» или даже «святых», как это случилось с Георгием Каппадокийцем…

— Сохранись эта традиция до сегодняшнего дня, наш Бальтазар тоже именовался бы святым, — хохотнул Огюстен. — Святой Бальтазар, хе-хе-хе… — И снова мимо: Бальтазар не расслышал, как его имя поминают всуе.

— Но традиция не сохранилась, — перебил Феликс. — Ноша, взваленная на себя сектами, оказалась непосильной: по мере укрепления власти магов религии захирели и в конце концов сошли на нет.

— Туда им и дорога! — изрек Огюстен. Ноздри его раздувались; он не сводил глаз с Бальтазара. — Кто же станет верить в каких-то заоблачных богов и давно умерших мессий, когда под боком живут вполне реальные и не менее всемогущие маги?

— Если вы хотите поподробнее разузнать о последовавшей эпохе странствующих героев, — обратился Феликс к заскучавшему бургомистру, — рекомендую вам порасспрашивать Сигизмунда. Он может поведать много интересного о том времени. Ну, а напоминать вам о том, как города Метрополии решили финансировать существование централизованной Школы героев и всех ее командорий, я думаю, нет нужды…

— Да-да, — сказал бургомистр. — Но какой же вывод можно сделать из вашего рассказа?

— Времена меняются; власть переходит из рук в руки; приходят и уходят короли, жрецы и маги… Герои остаются героями. До тех пор, пока на свете будет существовать несправедливость, с ней будут бороться герои — вы уж простите мне мой высокопарный тон, — улыбнулся Феликс.

— Чепуха! При чем здесь несправедливость? Феликс, ты умный человек, откуда такая склонность к романтической чуши? Ты же сам сказал: все дело в потребности. Пока феодальные королевства воевали между собой из-за клочка земли — была потребность в армиях. А с прекращением бессмысленных войн все эти солдатики стали украшением парадом, не более. Теперь, когда не осталось магов и чудовищ, та же судьба ожидает героев, и первой ласточкой был сегодняшний макет дракона. Неужели так трудно со мной согласиться? А, господин бургомистр?

На холеном лице бургомистра отразилась мучительная борьба: с одной стороны, ему не хотелось обижать героев вообще и Феликса в частности, признавая правоту Огюстена; а с другой — ему до смерти надоел этот спор, и прекратить его можно было только одним способом: полной и безоговорочной капитуляцией. Положение казалось ему безвыходным, и Феликс, злорадствуя из-за того, что ему пришлось читать лекцию на праздничном приеме, ждал, как бургомистр станет выпутываться. Огюстен же всем своим видом выражал готовность спорить и дальше, до хрипоты и крика, пока не будет признана непогрешимость его аргументов.