Японский любовник - Альенде Исабель - Страница 8

Путь из Данцига в Лондон, а оттуда на трансатлантическом судне в Сан-Франциско длился шестнадцать дней. Мендели возложили на мисс Ханикомб, английскую воспитательницу, обязанность доставить Альму живой и невредимой в дом Беласко. Мисс Ханикомб была женщина незамужняя, с подчеркнуто правильным произношением, вылощенными манерами и кислой миной; она презрительно обращалась с теми, кого почитала ниже себя по социальной лестнице, и впадала в медоточивую услужливость с вышестоящими, но за полтора года работы у Менделей эта женщина завоевала их доверие. Она не нравилась никому, и Альме в особенности, однако мнение девочки не учитывалось при выборе наставниц и учителей, которые занимались ее домашним образованием в ранние годы. Родителям была нужна уверенность, что мисс Ханикомб будет выполнять поручение на совесть, поэтому они пообещали ей солидное вознаграждение, которое будет ей выдано в Сан-Франциско, как только девочка окажется у родственников. Мисс Ханикомб и Альма путешествовали в одной из лучших кают, сначала их одолевала морская болезнь, а потом — скука. У англичанки не клеились отношения с пассажирами первого класса, но она предпочла бы лучше выпрыгнуть за борт, нежели якшаться с людьми ее собственного социального уровня, и посему провела больше двух недель, не общаясь ни с кем, кроме своей юной воспитанницы. На корабле были и другие дети, но Альма не заинтересовалась ни одним из организованных для них развлечений и ни с кем не подружилась. Она пререкалась с воспитательницей, украдкой хныкала, потому что впервые оказалась в разлуке с матерью, читала сказки про фей и писала душераздирающие письма, которые вручала прямиком капитану, чтобы тот отнес их на почту в каком-нибудь порту: девочка боялась, что, если передать их мисс Ханикомб, они превратятся в корм для рыб. Единственным памятным событием этого долгого путешествия оказался проход через Панамский канал и праздник масок, когда индеец-апач столкнул в бассейн мисс Ханикомб, с помощью простыни превращенную в весталку.

Беласко — тетя, дядя и их дети — ждали Альму в толкотливом порту Сан-Франциско, где вокруг кораблей суетилось столько азиатских носильщиков, что мисс Ханикомб испугалась, что они по ошибке прибыли в Шанхай. Тетушка Лиллиан, одетая в шубку из серого каракуля и турецкий тюрбан, стиснула племянницу в удушающем объятии, а Исаак Беласко и шофер в это время собирали в одну кучу четырнадцать чемоданов и тюков, прибывших вместе с путешественницами. Двоюродные сестры, Марта и Сара, приветствовали родственницу холодным поцелуем в щеку и тотчас забыли о ее существовании — не по злобе, а оттого, что они вошли в возраст невест и задача выйти замуж делала их слепыми ко всему остальному. Девушкам было непросто обрести желанных женихов, даже несмотря на деньги и престиж дома Беласко, потому что обе унаследовали нос от отца, а полноту от матери, однако им досталось очень мало от ума Исаака и обаяния Лиллиан. А похожий на цаплю братец Натаниэль, единственный отпрыск мужского пола, родившийся через шесть лет после Сары, еще только робко заглядывал в пору созревания. Он был бледный, тощий, длинный, не умел обходиться со своим телом (у которого вдруг обнаружилось слишком много локтей и коленок), зато с задумчивыми глазами большой собаки. Он протянул Альме руку, твердо глядя в землю, и процедил слова приветствия, как велели родители. Девочка уцепилась за эту руку, как за спасательный круг, и все попытки Натаниэля освободиться оказались тщетны.

Так началась жизнь Альмы в большом доме в Си-Клифф, где она в итоге проведет семьдесят лет с небольшими промежутками. В первые месяцы 1939 года она почти полностью исчерпала запасы своих слез, так что потом плакала всего несколько раз за всю жизнь. Альма выучилась перемалывать свои невзгоды в одиночку и с достоинством, полагая, что чужие проблемы никого не интересуют и что боль в конце концов растворяется в молчании. Она усвоила философские уроки своего отца, человека жестких неоспоримых принципов, который гордился тем, что сделал себя сам и никому ничего не должен, хотя это и было не совсем так. В упрощенном виде формула успеха, как Мендель еще с колыбели учил своих детей, состояла в том, чтобы никогда не жаловаться, ничего не просить, стремиться во всем быть первым и никому не доверять. Альме было суждено в течение десятилетий нести этот гигантский мешок с камнями, пока любовь не помогла ей избавиться от некоторых из них. От такого стоического поведения в ее облике чувствовалась некая загадочность — еще в детстве, много раньше, чем у нее появились тайны, которые следовало хранить.

Во время Великой депрессии Исааку Беласко удалось избежать последствий экономического краха и даже приумножить капитал. Пока его соседи лишались последнего, он работал по восемнадцать часов в сутки в своей адвокатской конторе и вкладывался в авантюры, которые на тот момент представлялись крайне рискованными, однако с течением времени принесли внушительную прибыль. Исаак был человек сдержанный, скупой на слова, но с нежностью в сердце. По его мнению, такое мягкосердечие граничило со слабостью характера, поэтому он старался производить впечатление человека непререкаемо-властного, но достаточно было побеседовать с ним пару раз, чтобы почувствовать его доброту. В конце концов репутация добряка стала мешать его адвокатской карьере. Когда Исаак Беласко был кандидатом на должность судьи в Верховном суде Калифорнии, он проиграл выборы, потому что конкуренты вменили ему в вину тенденцию к избыточному прощению в ущерб справедливости и общественным интересам.

Исаак принял Альму в свой дом из самых лучших побуждений, однако скоро ночной плач девочки начал действовать ему на нервы. То были непоказные, сдавленные всхлипы, едва различимые сквозь толстые резные дверцы шкафа из красного дерева, но все равно они достигали его спальни на другом конце длинного коридора и отвлекали от чтения. Исаак полагал, что дети, как и животные, наделены естественной способностью к адаптации и что девочка скоро утешится от разлуки с родителями или же они сами переберутся в Америку. Он чувствовал, что не способен ей помочь: его сдерживала стыдливость во всем, что касалось женских дел. Если он не умел разобраться в поведении жены и дочерей, то как же мог он судить о поступках этой польской девочки, которой еще и восьми лет не исполнилось? В голове адвоката зародилось мистическое предположение, что слезы племянницы предвещают какую-то мировую катастрофу. В Европе еще не зажили шрамы Великой войны: свежа была память о земле, изувеченной траншеями, о миллионах убитых, вдов и сирот, о смраде разорванных снарядами лошадей, об убивающих газах, мухах и голоде. Никто не желал повторения подобной катастрофы, однако Гитлер уже аннексировал Австрию, контролировал часть Чехословакии, и его пламенные призывы к созданию империи высшей расы нельзя было взять и отмести как бред умалишенного. В конце января Гитлер заявил о намерении избавить мир от еврейской угрозы; евреев недостаточно было изгнать, их следовало уничтожить. Некоторые дети обладают особой психической чувствительностью, и не исключено, что Альма увидела в своих снах нечто ужасное и заранее испытывала боль, размышлял Исаак Беласко. Чего дожидаются его родственники, почему не уезжают из Польши? Он целый год безуспешно убеждал их поступить так же, как и другие евреи, которые бегут сейчас из Европы; Исаак предлагал им воспользоваться его гостеприимством, хотя у Менделей денег было достаточно и они не нуждались в его помощи. Барух Мендель отвечал, что неприкосновенность Польши гарантирована Великобританией и Францией. Он чувствовал себя в безопасности, под защитой своих денег и коммерческих связей; единственная уступка, которую он сделал под натиском нацистской пропаганды, была отправка детей за границу. Исаак Беласко не был знаком с Менделем, но по письмам и телеграммам было очевидно, что муж его свояченицы — человек столь же высокомерный и неприятный, сколь и упрямый.

Прошел почти месяц, прежде чем Исаак решился вмешаться в проблему с Альмой, и даже тогда не был готов действовать самостоятельно, поэтому переложил это женское дело на жену. Спальни супругов разделяла только одна незакрытая дверь, но Лиллиан была туга на ухо и перед сном принимала опийную настойку, так что она никогда не узнала бы о рыданиях в шкафу, если бы Исаак ей не рассказал. К тому времени мисс Ханикомб с ними уже не было: добравшись до Сан-Франциско, воспитательница получила обещанное вознаграждение и через две недели вернулась на родину, возмущенная грубостью манер, неразборчивым акцентом и демократизмом американцев, как заявила она, не подумав, что эти обвинения могут показаться оскорбительными чете Беласко — а эти благородные люди обращались с нею вполне уважительно. При этом, когда Лиллиан, прочитав письмо сестры, поискала за подкладкой дорожного пальто Альмы бриллианты, которые Мендели зашили, скорее подчиняясь традиции, потому что великой ценности эти камни не представляли, — она ничего не нашла. Подозрение сразу пало на мисс Ханикомб, и Лиллиан предложила отправить по следу англичанки одного из сотрудников Исаака, но муж решил, что дело того не стоит. И мир, и семья в это время сотрясались достаточно, чтобы не отвлекаться на ловлю воспитательниц через моря и континенты; несколькими бриллиантами больше или меньше — в жизни Альмы это ничего бы не изменило.