Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Японский любовник - Альенде Исабель - Страница 28


28
Изменить размер шрифта:

— Батюшка хочет, чтобы мы позвали Кеми Мориту, — сказал он старшей сестре.

— Ичимеи, она живет в Лос-Анджелесе.

— Сколько у нас осталось денег? Мы могли бы купить ей билет.

Когда Кеми Морита приехала, Такао больше не шевелился и не открывал глаза. Единственным признаком жизни оставалось гудение дыхательного аппарата. Такао висел на самом краю, в ожидании. Мегуми сумела одолжить машину у подруги с работы и встретила служительницу Оомото в аэропорту. Кеми Морита казалась десятилетней девочкой в белой пижамке. Седые волосы, сгорбленные плечи и шаркающая походка не сочетались с ее гладким лицом без морщин — бронзовой маской спокойствия.

Кеми Морита мелкой поступью подошла к постели и взяла умирающего за руку; Такао приоткрыл глаза и не сразу, но узнал свою духовную наставницу. И тогда его изможденное лицо едва заметно переменилось. Ичимеи, Мегуми и Хейдеко отошли вглубь палаты, а Кеми начала читать долгую молитву — или поэму — на старояпонском языке. Потом она приникла ухом к губам Такао. Через несколько минут Кеми поцеловала его в лоб и обернулась к семье.

— Здесь собрались мать, отец, дед и бабушка Такао. Они проделали долгий путь, чтобы сопроводить его на Другую Сторону, — произнесла она по-японски, указывая на изголовье кровати. — Такао готов уходить, но прежде он должен передать весть Ичимеи. Вот эта весть: «Меч семьи Фукуда захоронен в саду над морем. Он не может оставаться там, Ичимеи, ты должен его забрать и перенести туда, где ему надлежит быть, на семейный алтарь предков».

Ичимеи принял эту весть, согнувшись в глубоком поклоне, поднеся руки ко лбу. Он не очень ясно помнил ночь, когда хоронили меч семьи Фукуда, годы стерли подробности этой церемонии, но Хейдеко и Мегуми знали, о каком саде над морем идет речь.

— А еще Такао просит о последней сигарете, — добавила Кеми Морита на прощание.

Вернувшись из Бостона, Альма увидела, что за годы ее отсутствия семья Беласко переменилась сильнее, чем можно было предположить по письмам. В первые дни она чувствовала себя лишней, случайной гостьей и спрашивала себя, где ее место в этой семье и что ей вообще делать со своей гребаной жизнью. Сан-Франциско казался ей провинциальным: чтобы сделать себе имя, ей нужно было перебираться в Нью-Йорк, оказаться среди художников, поближе к европейским веяниям.

За это время родились представители нового поколения Беласко: сыну Марты исполнилось три месяца, а еще были близняшки Сары, по ошибке генетики родившиеся с нордической внешностью.

Натаниэль руководил отцовской конторой, он один проживал в пентхаусе с видом на бухту Сан-Франциско, а в свободные часы рассекал эту бухту под парусом. Сын Исаака был скуп на слова и скуп на дружбу. В свои двадцать шесть лет он продолжал сопротивляться наступательной кампании матери по поиску достойной супруги. Кандидаток было более чем достаточно, ведь Натаниэль происходил из хорошей семьи, имел и деньги, и привлекательную внешность, был тем самым меншем, каким его хотел видеть отец, и все девушки на выданье из еврейской общины на него заглядывались. Тетушка Лиллиан изменилась мало, она была все такая же активная и добродушная, вот только глухота ее усилилась, говорила она криком, а голова поседела — Лиллиан не красила волосы вовсе не потому, что не хотела молодиться, как раз наоборот. На ее мужа два десятилетия обрушились одним махом, и теперь несколько лет, составлявшие разницу между ними, как будто увеличились втрое. Исаак перенес инфаркт и, хотя сумел восстановиться, ощутимо ослабел. На два часа в день он в порядке самодисциплины ходил в контору, но, вообще-то, всю работу он препоручил Натаниэлю; Исаак полностью отказался от светской жизни, никогда его не привлекавшей, много читал, любовался морем и бухтой из беседки в своем саду, растил мастиковые деревья в теплице, штудировал книги по юриспруденции и ботанике. Исаак помягчел характером, и даже при самых незначительных эмоциях на его глаза накатывали слезы. А Лиллиан жила с кинжалом постоянного страха в печенках. «Поклянись, что не умрешь раньше меня, Исаак», — требовала она в моменты, когда у него перехватывало дыхание и он влачился к постели, бледный, как простыня, едва переставляя ноги. Лиллиан вовсе не умела готовить, всегда доверяла заботы по кухне повару, однако с тех пор, как муж ее начал дряхлеть, сама варила ему супчики по проверенным рецептам своей матери, записанным от руки в тетради. Лиллиан обязала мужа пройти осмотр у дюжины докторов, ходила вместе с ним на консультации, чтобы не давать Исааку умалчивать о болезнях, и следила за тем, как он принимает лекарства. Кроме того, она не пренебрегала и эзотерикой. Она молила Бога не только утром и вечером, как это положено, но и в любой час дня: «Shemá Ysrael, Adonai Eloheinu, Adonai Echad». В целях безопасности Исаак спал под бирюзовым глазом и рукой Фатимы[12] из раскрашенной латуни, висящими в изголовье кровати; на комоде всегда находились зажженная свеча, еврейская Библия, христианская Библия и пузырек со святой водой, которую служанка принесла из часовни Святого Иуды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Что это? — спросил Исаак, когда на его столике появился скелет в шляпе.

— Это барон Суббота. Мне его прислали из Нового Орлеана. Это божество смерти и божество здоровья, — сообщила Лиллиан.

Первым побуждением Исаака было смахнуть на пол все фетиши, заполнившие его комнату, однако любовь к жене оказалась сильнее. Ему ничего не стоило оставить все на своих местах, если это могло хоть как-то поддержать Лиллиан, необратимо соскальзывающую к паническому ужасу. Другого утешения он ей дать не мог. Исаак сам был поражен своим физическим износом: он всегда был сильным, здоровым мужчиной и считал себя непробиваемым. Неодолимая усталость проедала его До костей, и только слоновье упорство позволяло справляться с обязанностями, которые он сам на себя возложил. Среди таковых фигурировала и обязанность оставаться живым, чтобы не подводить жену.

Приезд Альмы подарил дяде глоток энергии. Он не любил публичного изъявления чувств, но пошатнувшееся здоровье сделало его уязвимым, и ему приходилось всегда оставаться настороже, чтобы поток нежности, который он нес в себе, не выплеснулся наружу. Эта сторона жизни Исаака была доступна только для Лиллиан, в моменты особенной близости. Натаниэль был посохом, на который опирался отец, его лучшим другом, напарником и доверенным лицом, но Исаак никогда не чувствовал потребности все это ему высказывать; мужчины воспринимали такие отношения как сами собой разумеющиеся, не хотели облекать их в слова, чтобы друг друга не смущать. С Мартой и Сарой Исаак обращался как добрый благосклонный патриарх, но как-то по секрету признался Лиллиан, что дочери ему несимпатичны — слишком уж скаредные.

Матери они тоже не слишком нравились, но она этого никогда и ни перед кем не признавала. Внуками Исаак любовался издали. «Подождем, пусть подрастут, они пока еще не люди», — говорил он шутливо, как бы оправдываясь, хотя на самом деле именно так к ним и относился. А вот к Альме он в глубине души всегда чувствовал слабость.

Когда в 1939 году эта племянница явилась из Польши и начала жить в Си-Клифф, Исаак Беласко преисполнился к ней такой нежности, что позже, когда пропали ее родители, винил себя в постыдной радости: теперь у него появится возможность занять их место в сердце девочки. Он не ставил задачу формировать Альму как личность (в отличие от собственных дочерей) — только защищать, и это подарило его любви свободу. Он переложил на Лиллиан заботу о девчачьих потребностях Альмы, а сам с увлечением развивал ее интеллект и делился своей страстью к ботанике и географии. И именно в тот день, когда он показывал племяннице свои книги о садах, у него возникла идея создать Фонд Беласко. На протяжении нескольких месяцев они вместе перебирали различные возможности, прежде чем идея не сформировалась окончательно, причем именно тринадцатилетней девочке пришло в голову разбивать сады в самых бедных кварталах города. Исаак ею восхищался: он с изумлением наблюдал за эволюциями ее представлений о жизни, ему было понятно ее одиночество, его трогало, когда племянница его искала, чтобы пообщаться. В такие моменты Альма садилась рядом, клала ему руку на колено и они вместе смотрели телевизор или читали книги по садоводству, а вес и тепло маленькой ладошки были для него бесценным подарком. Сам Исаак любил погладить Альму по голове, когда проходил мимо, — только если никого не было рядом, покупал девочке сласти и подкладывал под подушку. Молодая женщина, приехавшая из Бостона, с геометрически идеальной прической, алыми губами и твердой поступью не была той прежней Альмой, что засыпала в обнимку с котом, потому что боялась спать одна, но как только обоюдную неловкость удалось преодолеть, они восстановили невидимую связь, которую поддерживали больше десяти лет.