Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич - Страница 57

Ульяна шла, глядя под ноги, не очень-то заморачиваясь маршрутом. Увидела рослый гриб в тени карликовой березки. Россыпь лисичек. Кустик голубики. Свое отражение. Внизу, в темной луже, она снова выглядела маленькой, игрушечной. Лицо ужалось и приобрело детские черты.

По воде пошла рябь, и отражение размылось. Ульяна не чувствовала ветра. Наверное, какие-то подземные толчки.

«И не боятся ответственности!» Да, она боялась ответственности – и что? Лучше «бесстрашно» нарожать, а потом будь что будет? Ребенок – серьезный проект, огромная ответственность, а она могла на несколько дней погрузиться в творчество. Или спонтанно рвануть куда-нибудь, да хоть в другую страну, в Японию, например, как они сделали с Игорем, мужем, в прошлом году. Или отправиться на экскурсию по болоту…

Из мыслей вырвал голос учительницы:

– Девочки, а вы детей хотите?

Студентки переглянулись.

– А как же! – сказала рыжая. – Смуглых, кучерявых!

– Лет семнадцати! – уточнила темная.

Учительница словно и не заметила иронии:

– Сразу видно правильное воспитание. А вот некоторые не хотят, вообще, представляете?

– Ага, есть такие, – закивала рыжая. – Чайлдфришники называются.

– Как? – спросила злобная тетка.

– Чайлдфри. Ну, «свободные от детей» переводится.

– Они как веганы или геи, – поддакнула темная. – Такие же шибанутые. Тоже везде лезут со своей темой. Всем фиолетово на них, а они все о своем. То статью на «Дзене», то заметку на «Пикабу»…

Ульяна зажмурилась. Да ни к кому она не лезет. А объяснять приходится как раз из-за того, что лезут другие.

– А у нас с Пашей бэбик есть, – сказала круглолицая.

Крокодильчик, который обрел имя, помог своей спутнице – выходит, жене – перебраться на сухой островок. Учительница и злобная тетка, ставшие компаньонками в осуждении Ульяны, воткнули лыжные палки в мох и ждали, когда парочка их догонит.

– Мальчик или девочка? – спросила учительница.

– Девочка.

– И сколько ей?

– Семь месяцев.

– Какая большая! С бабушкой оставили?

– Да. У Пашиных родителей.

– Ой, славно!

Ульяна хотела, чтобы голоса туристов снова заглушил журавлиный крик. Впереди раскачивались горбатые спины, невидимые рты поливали ее грязью, хотя говорили не о ней. Она с отчаянием оглянулась на дорогу из накатника.

Повсюду, будто покрывая собой планету, властно раскинулось болото. Дорога скрылась из виду. Разве они столько прошли?

Она отвернулась и двинулась за остальными. Переступила через поваленную сосну. Небольшие, размером с дыню кочки поросли высокой травой – вздыбленными волосами. Теперь Ульяна смотрела на кочки, утопленные в смрадной тине, по-другому. Старалась выбирать те, что побольше и поровнее. Вокруг сапог хлюпало и чавкало. Идти по кочкам было трудно, трава цеплялась за ноги, путала шаг.

Правая нога подвернулась, соскользнула с кочки, Ульяна брызнула испуганно руками в стороны, но устояла, схватившись за камышовые стебли.

– Эй, замыкающая! – донесся до нее голос гида. – Осторожней там. Вас ждем!

Она подняла руку: слышу, буду осторожней. Отдышалась и продолжила путь.

Каково здесь ночью? Не видно ведь, куда ступать. Страшно. Хотя глупость – никто не поведет людей в кромешной тьме: выберут для стоянки сухую поляну и заночуют у костра.

Ульяна отругала себя за то, что отправилась в это безлюдье одна. Игорь укатил в командировку, ее дизайнерский проект забуксовал, и она, решив развеяться, выбрала экскурсию в заказник. Ей очень хотелось, чтобы Игорь оказался рядом, взял за руку, успокоил, а лучше – перенестись в их квартиру-студию, на жаркую, беспорядочную постель, и чтобы он целовал ее повсюду.

Она не искала отношений, любила одиночество и свободу, до Игоря не встречалась ни с кем больше года. Игорь вошел в ее жизнь легко и незаметно, словно всегда был рядом, как уютный призрак. Он тоже не хотел заводить детей – заявил об этом первым. Он был таким сильным, таким непроницаемым для чужого мнения, а она… она…

«Там Тонь…»

Ульяна ускорилась и нагнала идущую последними парочку. Саднило ладонь: порезалась о камыш, когда едва не упала.

– Ты же знаешь, что я не люблю эти страхи, – говорила мужу круглолицая.

– Это не страхи, а легенды.

– Ты их сам выдумываешь.

– Я их возрождаю. А то все легенды сейчас о маньяках, а мистика закончилась. Непорядок. Кто у нас на болоте живет?

– Не знаю… лягушки…

– Кикимора живет. Подвывает, заманивая путников в трясину. Или нашептывает отчаявшимся – и они идут к ней в услужение, становятся холодными. А еще болотняк живет, ну, водяной местный… Болотняк! Как блатняк! – хохотнул парень.

– Болотняник, – тихо поправила Ульяна.

Парень оглянулся, выгнул бровь, но жена потянула его за рукав, боясь ступать на кочку, и он отвернулся. Снова заговорил:

– А теперь представь, что кикимора и болотняк нарожали детишек. И мы сейчас прыгаем по их головам. О, младший взбрыкнул!

– Па-ашечка, – умоляюще сказала круглолицая, – ну не надо. Пожалуйста.

Пашечка благородно замолчал. Снял дурацкую желтую панаму и вытер ею лоб.

Стволы низкорослых кривых деревьев покрывала жидкая грязь – их будто залапали крошечные ладони.

Ульяна дернулась от неожиданной боли – городские комары так не кусаются! – замахнулась, но кровопийца отцепился от щеки и шмыгнул перед глазами. Через минуту хлопнула себя по шее. Поздно. Она была уверена, что за ней охотится один и тот же надоедливый комар. Неуловимый, зоркий, ненасытный. С массивным, как у слепня, хоботком. Посланный учительницей и злобной теткой.

Стала замечать тряпочки, ленты, пакеты, пластиковые бутылки – они отмечали путь, привязанные или насаженные на ветки деревьев. Иногда гид останавливался и крепил новый «маячок».

Ульяна обошла большую яму, заполненную до краев бурым топким месивом. В затылке болезненно пульсировало. Усталость расползалась по телу, колени распухли, ступни в резиновых сапогах сопрели и чесались. Оглушенная жарой и болотными испарениями, она чувствовала себя разбитой. Глянула на злобную тетку: как выдерживает? Тетка бодро шагала за гидом.

С запада потянулись длинные серые тучи.

Группа выбралась на широкий безлесный островок. Гид прошелся по периметру, проверяя шестом, потом скинул рюкзак, сел перед кустиком, усыпанным красными бусинками, и достал из рюкзака ведерко. Все подошли поближе.

– Проголодались? – подмигнул проводник. – Налетай! Клюква, брусника, морошка, черника!

Ягоды свисали с кустов и кочек, словно капли крови в невесомости, лежали на влажном росистом мху. Студентки рвали клюкву и сразу запихивали в рот. Парень, нависнув над моховым холмиком, набирал ягоду в обрезанную полиэтиленовую бутылку, которая болталась на веревке на груди. Круглолицая расстелила походный коврик и смотрела на мужа. Учительница и злобная тетка обирали клюквенный пятачок рядом с гидом.

Ульяна не взяла ведерка или другой емкости. У нее кружилась голова, поэтому она присела на корточки и равнодушно осмотрелась. Алые, багряные, рубиновые спелые брызги двоились в глазах; по кочкам ползли корневые усы. Учительница гладила ветки ладонью. Злобная тетка обнаружила голубичный куст, окуренный сизым дымком, радостно крякнула и стала ощипывать.

Краем глаза Ульяна заметила какое-то движение на границе островка. Круглая мохнатая кочка приподнялась над водой, красные выпуклые глаза враждебно глянули из-под сочно-зеленой шапки.

Ульяна отвернулась, убеждая себя, что это ягоды. Всего лишь ягоды клюквы.

Над болотом пронесся страшный плачущий визг. Ульяна застыла, скованная ритуальным страхом.

– Что это? – смятенно спросила круглолицая.

– Не нравится мне это, – сказал парень.

Гид мрачно оглядывался, выворачивая шею.

– Это детки кикиморы! – захихикала злобная тетка.

– Не говорите ерунды! – не сдержалась Ульяна.

Все посмотрели на нее.

– Бесстыжая! – взвилась тетка. – Это кто ерунду говорит?

– Вы, – твердо сказала Ульяна.