Ивановская горка. Роман о московском холме - Паламарчук Пётр Георгиевич - Страница 4

— Пожалуй. Испросачился дочиста.

На это его грустное заявление собеседник удовлетворенно покивал острым упрямым лбом с ворсистым утёсом волос, глубоко врезавшимся в бурное морщинное море.

— Знаешь, что я тебе скажу, Иван, — не сбрасывая скорости, с маху переключился он на совершенно иной, подчёркнуто деловой склад речи, — продай-ка мне велик! Всё одно ж ты его уже позабросил. Тебе нужны тугрики, а мне, как я есть литсекретарь, на нём куда как способней будет по переулкам от букиниста к букинисту летать: чай, не «Волга», постовой на штраф не позарится, а и попробует — так дворами уйду, шиш догонишь...

Ваня-Володя сперва не на шутку испугался этой сделки: ничего себе предложеиьице — взять да загнать, как изношенные башмаки, былого кормильца, угнездившегося тут вековать на покое заслуженную старость!

Но потом, воскресивши пред внутренним взором все былые невзгоды, которым тот служил неопустительпым живым напоминанием, всякий раз тычась почем зря в глаза подле дверей, — столь же отчаянно безшабашно сдался:

— Давай, только не глядя, сейчас!

8

— Прямо сию же минуту?! — подивился сверх ожидания скоро добытому согласию Катасоиов, по времени терять не стал и сразу принялся изучать механизм, начавши с выписанного латиницей на раме названия фирмы «Диамант» — конечно, для виду, потому как раз уж подкатился так с лету, то должно быть, успел в одиночестве осмотреть хорошенько вожделенное приобретение.

— А ведь он у тебя, Ваня, того: сборная селянка, — изрёк он с видом знатока-доточника, косвенно сбивая цену.

— Угу, — не разобравши этого оттенка, довольно согласился тот. — Своеручпо свинтил от разных машин из наилучших частей.

— Э-э, мил человек, да такой-от ведь и в комок-то не примут...

— Зачем же в комок; я лучше ребятам по старой памяти сбагрю, — оскорбился за кровное своё произведение Ваня-Володя, прихлопнув доброго скакуна по седлу, но тотчас сообразил, что теперь уж ни за какие коврижки к треку и за версту не подойдёт — и осёкся.

— Так что вот как знаешь: с ходу больше тридцатника ни копья, — спокойно оцепив степень его растерянности, произнёс свой жёсткий приговор Катасонов.

— Да ты что, сбрендил?! — взвился бы, если б ещё оставались силы, а то просто так захрипел Ваня-Володя. — Это же разбой середи бела дня...

— Да ещё нет ли восьмёрок, — уверенно гнул свое Катасоиов, давая продавцу время сообразить, что, сиявши голову, по волосам плакать не след, и вновь рассчитал удар точно: наморщив от обиды лоб, тот одним махом сорвал велосипед с крюков на пол:

— На, пробуй, здесь есть где!

9

— Ишь ты, шустёр, прямо тут! Я лучше на двор сойду,— продолжал додавливать Катасоиов. — Дело оно нешуточное...

— Пошли, — решительно дёрнулся за ним Вайя-Володя.

— Нет уж, дудки-с! Покупного коня объезжать положено без помех, — отсёк сосед. — Ты погоди минутку, я только сделаю круг да вернусь за деньгами.

Он чересчур что-то прытко сгинул в парадном, а Ваня-Володя, припомнив о залётной гостье, двинулся было назад к себе. Но сразу в дверях, чуть не влепив ему створкою по носу, на него налетела сама Рачиха и, обдавши пряною смесью густейшего табачища с крутым презрением, тоже прянула наружу, кинув на прощание:

— Слабак! Слизень...

Ваня-Володя, как ни был готов к подобному оскорблению, всё же обмяк и вновь сгорбился; но, собравшись с остатками воли, заставил себя во второй раз насильно распрямить кости, опять-таки отметив явственный хруст в суставах и — полную выпотрошенность внутри. Вместо души там зияла, разинувши жаждущий зев, одна порожняя и ничем не заполнимая ёмкость.

Он убито прикорнул, свернувшись рогулькою на подоконнике, ожидая увидать вскоре гарцующего в стременах «Диаманта» Катасонова, но тот всё не появлялся.

10

Постепенно раздумываясь так в полной праздности, Ваня-Володя начал уже не на шутку безпокоиться, потому что отсутствие соседа делалось что ни минута непристойнее; но вот из коридора раздался долгожданный тяжёлый грохот. Бывший уже наготове к прыжку Ваня-Володя рванулся туда что было сил — однако, на удивление, никого за стеною не обнаружил.

Он уж отважился было заглянуть самостоятельно в смежную комнату, произведя осторожный стук по замку костяшкою согнутого мизинца, но там тоже ничто не отозвалось, и самый последний миг Ваня-Володя опять обробел.

Тогда его навестило спасительное обходное соображение — зайти спросить совета у старухи Лощёновой, третьей их жилички, настолько степенной и тихой, что у него ещё со вчерашнего вечера зародилось даже подозрение: уж не к ней ли под крыло сиганула с тоски его ушедшая в нети строптивая Вера?

Он сделал ещё три шажка в тёмную глубь коридорной кишки и достиг тонкого лезвия света, лежавшего наискось на полу, вытягиваясь из чуть растворённой двери дальней отдельной комнаты. Кашлянул раз-другой, потоптался и вдруг, как ныряют «рыбкой» головою вперёд в холодный омут, просунулся внутрь, пробарабанив громко в неведомое пространство. «Можно к вам в гости, Евдокия Васильевна?»

В ответ преспокойно донеслось следующее:

— И сия рек, изыде со ученики своими на он пол потока Кедрска, идеже бе вертоград, в оньже вниде сам и ученицы его...

11

— Чего-чего?! — ошарашенно переспросил Ваня-Володя, но старуха уже захлопнула почтенную золотообрезную книгу, откуда, по всей видимости, и было вычитано чудное славянское предложение, дунула привычно на свечу, фитиль которой мигом послушно загас, и повернулась всем лицом навстречу вошедшему.

Он не однажды уже наталкивался на неё в местах, как говорится, общего пользования, однако за недосугом семейной передвижки рассмотреть спокойно в самородной обстановке впервые сумел только сейчас. Она была сероглаза, востроноса; невелика росточком, изрядно суха, даже поджара, явно лет около восьмидесяти, если не более, потому что волосы, отседев, сделались уже рыжевато-русы, — в общем, как будто образцовая рядовая великого засадного полку исконных русских старух.

Всё, что ему было ведомо до сего часа из косвенных упоминаний жены-беглянки, вызванных теперь на поверку из подполья памяти, сводилось к тому, что старая их соседка состояла в числе коренных местных жилиц и чуть ли не совладелиц самого дома. С младых ногтей оставшись без родных и наследства, она начала работать домашнею воспитательницей при чужих малых детях, да и посейчас не бросала этого привычного занятия, тем паче что нынче её роднило со своими питомцами то особое зеркальное сходство, по которому у тех за плечами было столь же краткое расстояние до вечности, какое оставалось ей впереди. А вот собственной семьи, кроме подросших подопечных, первые из коих сами вошли в дедовский чин, у неё так и не собралось, поэтому раз в году где-то посредине зимы на день её рождения сходились, как говорят, одни эти воспитанники, а по будням её и видать не было — старуха жила и спала при чередном малыше, возвращаясь домой на выходные, да и то необязательно во всякий из них.

12

— Нету у вас случаем Катасона? — по-свойски поджав фамилию должника, осведомился, ещё раз прикашлянув из приличия, Ваня-Володя и сразу отметил, что при звуке этого имени в глазах у Лощеновой что-то померкло — она нашлась только мотануть в отрицании головою.

— А Вера моя в последние дни не являлась? — отважился он на дальнейшие расспросы, но тут уж та вовсе никак не отозвалась, занявшись вплотную доглядчивым изучением его внешности.

— Пить небось хочется, — определила она утвердительно, а потом, как будто спохватившись, доброхотно предложила: — Откушай-ка со мною чайку, самого крепкого, только сейчас запарник настоялся. И бодрит: заварка особая! Богородичная травка — чебрец...

— Надо же,— подивился Ваня-Володя на то, как это он так расслабился, что по его лицу всякий горазд читать, будто на доске объявлений, внятной для каждого мимохожего, за исключением лишь её самой, что знай висит и ничего о себе не смыслит. Его взаправду подсознательно томила сущая жажда, так сказать, совесть тела за вчерашние буйства, но, позабывшись представиться как положено по имени, она сохранила рассудок в полном неведенье о своём приходе.