Ивановская горка. Роман о московском холме - Паламарчук Пётр Георгиевич - Страница 2

В конце концов, как водится, все три пути сходятся к перекрёстку трёх классических единств: времени, места и действия; перед действующими лицами встаёт во весь рост вопрос выбора. Но он куда как непрост, поскольку вовсе неоднозначно и Зло как таковое; одно из главных его коварств — навязывание ложного «выбора» меж двумя равно погибельными дорогами, которые где-то в кромешной тьме сходятся вместе. Здесь это мнимое противостояние надменного раскола — и спесивого сознания себя обладателем конечной «истины», никому более не доступной; а отец обоих крайностей один — лукавая гордость, корень всех прочих пороков. На деле же вопрос стоит совершенно иначе: на свою собственную землю опираемся мы — или на тень древнеримских холмов и отживших поверий об «избранном царстве»?

Ещё в XVII столетии поборник славянского единства Юрий Крижанич сделал этот выбор так: не в уподоблении Руси ветхому Риму, считал он, а в укреплении народных устоев великой славянской державы состоит её сила и спасение. О том же, по сути, говорит и А. С. Пушкин в неотправленном послании к П. Я. Чаадаеву по поводу его первого «Философического письма», опять-таки неоплошно сопрягая вместе двух столь противоположных Иванов, как дед Иван III и внук Иван Грозный:

«Пробуждение России, развитие её могущества, её движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре... клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал».

В романе использованы исторические разыскания Татьяны Ивановны Молодцовой и Сергея Константиновича Романюка, которым сочинитель выражает благодарность.

Страницы, посвященные Ваньке Каину, содержат почти полностъю и дословно его подлинное жизнеописание.

Нумерация глав составлена в хронологической последовательности событий, однако размещены они по-иному, в соответствии с собственно романным порядком.

...Бывали и в нашем отечестве в натуре чудные явления и в обществе великие дела и многие достойные примечания перемены; бывали и есть разумные Градоначальники, великие Герои, неустрашимые Полководцы; случались с многими людьми такие приключения, которые достойны б были занять место в историях; бывали и есть великие мошенники, воры и разбойники; но только мало у нас прилежных писателей...

МАТВЕЙ КОМАРОВ, ЖИТЕЛЬ ГОРОДА МОСКВЫ.

Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел Российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина, всей его жизни и странных похождений.

Санкт-Петербург, 1779 г.

Глава восьмая

ВАНЯ-ВОЛОДЯ ВЫХОДИТ НА ОХОТУ

1

Породила да меня матушка,

Породила да сударыня,

Во зелёном-то саду гуляючи,

Что под грушею под зелёною,

Что под яблонею под кудрявою,

Что на травушке на муравушке,

На цветочках на лазоревых.

Пеленала меня матушка

Во пелёночки во камчатые,

Во свивальники во шелковые;

Берегла-то меня матушка

Что от ветру и от вихорю.

Что пустила меня матушка

На чужу дальну сторонушку.

Сторона ли ты, сторонушка,

Сторона моя незнакомая!

Что не сам-то я на тебя зашёл,

Что не доброй меня конь завёз:

Занесла меня кручинушка,

Что кручинушка великая —

Служба грозная государева,

Прыткость-бодрость молодецкая

И хмелинушка кабацкая...

2

Песня летучею мышью вспорхнула, с тёмной застрехи памяти, словно давным-подавно забытый в толще страниц писчий лист, выскользнувший невзначай на волю из ветхой, набитой ятями книги, которую досужный хитрец играючи выворотил гармошкой. То ли бабка, то ли нянька, то ли ещё кто-то безымянный, стоявший двумя ступеньками ниже на лествице поколений, пел её когда-то над Ваниной колыбелью и сокровенным гостинцем потихоньку оставил в уголке прошлого, уходя навсегда к себе в забытье, — но вот в одно из самых страшных мгновений она и подвернулась под руку, торопясь хоть чем-то утешить, утишить боль.

Пробудившись ещё только начерно, вполсилы, Ваня-Володя тотчас осознал главную навестившую его беду: у него ушла прочь душа. То есть там, где в левой части груди помещается у человека под ребрами сердце, ощутимо бился теперь один лишь заученно трудившийся над перекачиванием по кругу крови рабочий насос, но ни в нём самом, ни где-то «за» ничего уже более иного не оставалось.

И тогда перед ним распахнулся бездонный, своеобразно даже красивый совершенною чернотой мрак отчаяния, соседствующий разве с непереступаемой попятной стопою чертой смерти, — всей безпредельной основательностью глася, попросту вопия о собственном царском достоинстве в обширнейшем государстве рядовых неудач и обиходных несчастий, каких служит у него на побегушках тьма-тьмущая.

3

Между тем началось всё как раз с неурядицы куда скромней по размаху, но навряд ли менее досадителыюй: третьего дня — так точно, коли сегодня с утра на дворе четверг, значит, третьего, в понедельник — ушла от него жена.

Ну, это-то, кстати слово молвить, дело вполне житейское, — подумал он, сравнивая два горя дородностию и ростом, — и здесь ещё вполне можно выбирать: либо примириться по обыкновению, либо, напротив, окончательно —

Тут он слегка повёл затянутым поволокою полусонок глазом вправо и окостенел от новой волны испуга, увидав наяву, что лежит не один. Ваня-Володя дёрнулся на тощей, истисканной за ночь повинною головой подушке, не желая сразу поверить в то, кто именно составил ему нынче соседство...

Совсем рядышком, и ладони не было расстояния, с мёртвою величавостью могильного памятника роскошно-холодно покоилось потрясающе красивое женское лицо, осенённое полукольцом буйных изжелта-седых кудрей по плечи. Глаза были распахнуты настежь и застыло, нисколько не мигая, упирались в слабо расцветающее ранним весенним светом оконце на дальнем конце пенала комнаты.

— Дай курить, — спокойно приказало лицо, безошибочно угадавши про Ванино пробуждение и одновременно самим расколотым звуком слишком уже знакомого голоса лишая последней надежды ошибиться при узнавании так, чтобы каким-нибудь чудом всё же оказалось, что это не Сонька — жуткая потёмочная душа околотка Сонька Власова по прозванию Рак.

4

Некогда она была пронзительнейшею красавицей, получившей тот не выслуженный ничем, полный вскрай дар взаймы от скряжистой обычно и на единый талант людской доли; а затем очертя голову отказалась признать права своего ревнивого ростовщика-заимодавца и прямиком загремела в долговую яму к самой судьбе. Неотвратимая внешняя прелесть накатила на дворницкую дочерь-татарку совершенно незвано — и та сразу пустилась пользоваться ею напропалую, нарочно даже изгаляясь всяким свежим успехом перед безответным, присутуленным, метр-с-кепкою мужем, навязанным насильно общим советом землячества. Подлинной её семьею сделалась разухабистая московская улица, — но она же потом и обратилась в палача Соньки, не сладившей с вожжами собственного естества.