Эффект пустоты (СИ) - Терри Тери - Страница 7

Меня так и тянет к нему; я взлетаю на спину огромного червя и прислушиваюсь. Мне кажется или у него внутри действительно звучит музыка? Это имеет какое-то отношение ко мне, но какое — не знаю.

Из шахты люка появляются двое мужчин; они принимаются проверять какие-то приборы под червем. Оставляю их и лечу вдоль верхней части конструкции все дальше и дальше, как можно быстрее, мимо бесконечных люков с номерами, таких же, как тот, через который мы спустились. Несколько раз пролетаю через многолюдные просторные помещения со странными научными приборами. Дальше, дальше, быстрее, еще быстрее. Я почти миную один из залов, когда слышу голос.

Это женский голос, очень язвительный. Он мне знаком. Я сосредотачиваюсь на нем и останавливаюсь.

Он принадлежит Шестой — той, что везла меня в кресле на лечение. На самом деле раньше я никогда ее не видела — только в комбинезоне, — и мне странно смотреть на нее такую, во плоти, на одну из тех, кто всегда прятался за тканью.

Сейчас она идет к двери, несколько человек движутся за ней, и так же, как раньше меня притягивал червяк, эта женщина увлекает меня, и я устремляюсь следом.

Они проходят в дверь. Надевают костюмы биологической защиты. Недолго я видела их людьми — они снова прячутся за масками и пластиком.

Опять идем через всевозможные двери: с повышенной степенью защиты, с устройствами для сканирования сетчатки глаза — через такие мы уже проходили с тем ученым. Следую за ними, а внутри нарастает чувство тревоги. Жалко, что не осталась в туннеле, где можно летать и прислушиваться к музыкальному напеву внутри червя.

Что-то мне не нравится в том месте, куда они направляются. А они продолжают идти. Я могу отстать, но тогда окажусь запертой в этом узком коридоре.

Страх нарастает.

12

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 21 час

В моем разуме эхом отдаются детальные воспоминания, которые я наконец восстановила и заново пережила. Келиста. Лес. Автомобиль, мужчина… Здесь есть что-то важное. Он не был хорошим парнем. Я дрожу.

Шарю в темноте, пока не нахожу холодный корпус телефона. Жму на кнопку и, прищурившись, смотрю на яркий экран: три часа ночи.

Эта тишина меня достала. Встаю, двигаюсь медленно и осторожно. В таком безмолвии любой произведенный мною звук проревет, как мегафон.

Начинаю спускаться по ступенькам, чтобы приготовить попить чего-нибудь горячего, но потом вспоминаю про Кая; он спит на тахте там, внизу, недалеко от лестницы.

Один и в темноте.

Что, если он проснется и увидит, как я крадусь на кухню? Что, если его печаль слишком глубока, чтобы вынести ее в одиночку? Что, если сейчас, в темноте и тиши, он наконец захотел поговорить? Со мной. И что, если…

«Возьми себя в руки у Шэй». Я вздыхаю.

Возвращаюсь по лестнице наверх, чтобы просто выпить стакан воды. Когда открываю кран в ванной, он рычит и стреляет, я вздрагиваю.

Какой теперь стакан, хватит и одного глотка. И воду в туалете спускать не буду.

13

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 20 часов

Еще одна — последняя — дверь. Коридор заканчивается: мне нужно пройти за Шестой и остальными через нее или остаться здесь, в ловушке между дверями. Она уже почти захлопывается, когда я в панике решаю не оставаться в одиночестве и бросаюсь в проем.

Увидев, куда попала, пробую прорваться назад, но уже слишком поздно. Дверь закрыта.

Пытаюсь сомкнуть веки, но толку от этого никакого. Даже с закрытыми глазами мысленно вижу происходящее, и от этого еще хуже. Открываю глаза и обвожу взглядом комнату, которую видела по другую сторону.

Она просторная, квадратная, три стены с окнами. За толстыми стеклами — тесные каморки, больше похожие на камеры, чем на комнаты.

Внутри каждой камеры — испуганное человеческое лицо. Там люди всех возрастов — дети, подростки, пожилые. Все крепко привязаны к носилкам.

А по эту сторону стекла суетятся доктора и медсестры. Здесь мониторы, оборудование.

— Успокоительное в секцию один, — командует Шестая. Лица за одной из стен начинают успокаиваться. Они обмякают, расслабляются. Глаза закрываются. Но теперь кричу я. Прекратите! Отпустите их!

Когда в такой каморке лежала привязанной я, успокоительных не было, и я все время вопила — еще до того, как что-нибудь произойдет. Они знали, что я не переношу замкнутого пространства.

Сквозь стену под окном в камеры тянутся какие-то странные щупальца. Теперь каждой парой этих искусственных рук манипулирует в секции один доктор или медсестра.

Когда я была там, у них, даже когда я была пристегнута, при инъекции возникали проблемы. Я была так напутана.

Игла, непохожая ни на какие другие иглы.

Боль, не сравнимая ни с какой другой болью. До боли от лечения я готова была поклясться, что это была самая ужасная боль в мире.

Может, они начали применять успокоительное, чтобы не слышать криков?

Сжимаюсь в комок и стараюсь откатиться подальше от окон, от игл, от боли.

Но память не отпускает.

14

ШЭЙ

КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 19 часов

Тесная комната. Девочка с темными волосами. Плачет. Она одна.

Поднимает взгляд, синие глаза блестят от слез. Сердито смотрит на меня, губы ее кривятся.

— Ты могла мне помочь, но не помогла. Не захотела ввязываться.

— Нет, нет, неправда. Я…

— Правда, и ты это знаешь. Я умерла, и ты виновата в этом.

— Нет!

— Кай все узнает. Узнает. И возненавидит тебя, как я ненавижу.

К горлу подступают рыдания. Я кручусь, и сбитые простыни возвращают меня в реальность, в здесь и сейчас.

Я одна. В постели. В своей постели.

Все это мне приснилось. Это был кошмар. Неужели Келиста действительно мертва? И я виновата в этом?

Не может быть. Неправда.

Или может?

15

КЕЛЛИ

ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ

До начала отсчета 18 часов

Дверь наконец открывается: входит группа медсестер, некоторые собравшиеся здесь приветствуют их, прощаются с оставшимися и уходят. Я мчусь за ними.

Их человек двенадцать, они болтают и смеются, будто не причиняли только что жесточайшую боль и не обрекали дюжины несчастных на медленную мучительную смерть. Или, может быть, они просто стараются об этом забыть.

Ненавижу их.

Они идут по коридорам через усиленные двери и потом останавливаются перед одной из них. Двое заходят, и двери закрываются. Через несколько минут открываются снова, и заходит следующая пара. На этот раз я иду за ними.

Эти двое проходят ту, похожую на конвейер с автомойки, линию, где я уже была с ученым, потом снимают костюмы. Выглядят они обычно, словно не принимают участия в массовых убийствах.

Дверь в конце перехода, когда они приближаются к ней, остается закрытой.

— Подождите, пожалуйста, — произносит голос, эхом отражающийся от стен.

Медсестры обмениваются взглядами.

— Интересно, что на этот раз? — задает вопрос одна из них.

Вторая мрачнеет.

— Я знаю кое-кого из техников там, внизу. Он слышал, что кто-то упал в обморок в диспетчерской. Что, если на этот раз серьезное нарушение?

— Уверена, это что-нибудь заурядное, например, расстройство желудка или аппендицит. Сама знаешь, насколько они осторожны; оно не может вырваться наружу.

Кто-то упал? Может, она и ошибается. А может, всех этих комбинезонов и мер предосторожности недостаточно, и кто-то из персонала подхватил то, чем они заражают людей.

Надеюсь, что так.

— Нет, дело не в этом, — возражает вторая. — Техники заперли диспетчерскую на карантин, вот откуда он знает. Никто не может ни войти, ни выйти.