Мастиф (СИ) - Огнелис Елизавета - Страница 50

— Хитрые стали, — гудел под ухом Кощей. — Во дворах спрятались. Там раньше комитетское здание было. Три подхода, все перекрыто баррикадами, на крышах — снайпера сидят. И внутри — сотня бойцов. Может, больше. Начальство внутри, с семьями… Надо народ собирать. Всей лавой навалимся — и конец всему…

Мастиф усмехнулся. Он примерно знал — о каком месте говорит Кощей. Штурмовать такой укрепрайон — самоубийство. Самый правильный вариант — вести партизанскую войну, разбиться на тройки, снимать людей в форме по одному, не давать продохнуть, перекрыть подачу воды, а через месяц сами сдохнут… Только вот некогда. Сено надо убирать, картошку скоро копать, в садах урожай пойдет. Скотину к зиме забивать — коптить и солить. Грибная и рыбная пора грядет. Некогда в войнушку играть.

Сейчас Мастиф посмотрит — и решит. Может, зимой придем? Или сделать самодельного аммонала — и взорвать все к чертям?

— Хорошо, волки позорные, укрепились…

Мастиф с «волкодавами» притаились за пятиэтажкой. Курили. Иногда выглядывали из-за угла. Похоже, об их прибытии (и уж тем более — о цели прибытия) уже догадались. Суета около баррикад из кирпичей и мешков с песком прекратилась. Никого не видно, потные руки сжимают оружие.

— Сашок, — начал Артемич, после того как еще раз выглянул за угол. — Помнишь в девяносто первом?

Мастиф угрюмо кивнул, хотя еще не понимал — к чему клонит старик.

— Знаешь, откуда налоговая полиция появилась? — продолжал Артемич. — Тогда все в коммерсанты подались, декларации и квитанции сами заполняли. Десять тысяч частников и столько же предприятий. И так — в каждом городе. Очереди были — жуть.

Артемич усмехнулся и продолжил:

— Тогда «братки» делами заправляли. У нас — спортсмены бывшие. Так вот, прокатилась тогда по России волна. Стоит очередь — человек двести-триста. И кто-то придумал — скинуться всем небольшой денежкой, да вызвать «братков» на часик. Зря, что ли, они «крышу» держат? Прикинули, скинулись, братки приехали. Десять минут шум и гам в конторе — и за час все бумажки подписали. Моя женка тогда в очереди тоже стояла. Когда рассказывала — аж глаза светились. Есть все-таки справедливость, — вздохнул Артемич. — А потом полицию им сделали, решетки на окна. Охрану поставили — как здесь. «Братков» перестреляли…

— Ты что, предлагаешь Гаврилу вызвать? — догадался Кощей.

Мастиф сел спиной к дереву, прислонился к шершавому стволу. Гаврила, это, конечно, хорошо. Архангел гребанный… Он бы им устроил «братание».

— Вот гадство, — прошептал Саша. Сзади послышался шум множества ног.

— Приготовится к бою! — заорал Мастиф. — Счас устроим, мать их, штурм Перекопа…

— Свои, — орали сзади. — Не стреляйте! Мы к вам!

У Александра со лба скатилась холодная капля. Пришли, поняли.

— Эти твари к нам вчера приходили… Мне зуб вышибли… Заготконтора, мать их за яйца…

— Сашка, судоремонтники пришли, — кричал Артемич. — И коновалы.

— Что? — осклабился Кощей. — Хвост прищемили?

Через полчаса Мастиф склонился над нарисованным от руки планом действий.

— Пока идет лобовая атака, — объяснял он новоиспеченным командирам. — Все поддерживают ее огнем. Прорвемся вот здесь, — Мастиф указал на самую широкую баррикаду. — Ворота в крепости — самое слабое место…

— А кто в атаку пойдет? — тихо спросил Артемич.

На миг затихли все. И — побежали шепотки по рядам, каменели лица, сжались кулаки. Мало кто из лобовой атаки вернется. Мастиф достал из нагрудного кармана сигарету, закурил. Потом снял с плеча автомат, аккуратно расстегнул пуговицы на рубашке.

— Я пойду, — сказал он. — Один.

И сразу дышать легче стало.

— Если не прорвусь — за мной не ходите. Другой план думайте…

— Как — один… — не понял чеченец Тимур.

— Да не дрейфь, салага, — рассмеялся Мастиф. — Нас двое будет. Гнедко мне седлайте…

— Не дело это, — бурчал над плечом Артемич. — Двести метров. Не пройдешь. А даже пройдешь — что толку?

— А в рабы записываться — это дело? — так же тихо спрашивал Саша. — Знаешь, Артемич, как я этих гадов… Стратегический запас продовольствия у них… На армию, на год. А оказалось — десять ящиков тушенки, а горючее разворовали уже лет десять назад. Молоко из соседней области возили. Курей из Америки… Ты видал, сколько земли у нас! Сколько мы прокормить можем? Сотня мужиков всего… Весь город можем прокормить… А надо будет — весь город под нож поставлю. В назидание гадам… Давай Гнедко, не подкачай. На нас с тобой одна надежда! Свобода, блять, или смерть! Пошел!

Силен владимирский тяжеловоз. А Гнедко из них — самый сильный. Десять тонн с места сдвинет — даже не фыркнет. Тяжело бухают копыта, стальные подковы шипами насквозь продавливают разгоряченный асфальт. Тонна живой мощи — а над ней семьдесят кило разъяренной воли.

— Сашка! — орет сзади Артемич. — Сукин сын!

Больше сотни метров выбрал Мастиф для разгона. Тяжел владимирец, неспешно ход набирает — но если набрал… все, не остановить… Ветки хлестнули Мастифа по лицу, но он уже ничего не чувствовал, пригнулся к необхватной шее коня, голубая сталь горит в отведенной для удара руке.

— Сашка! — кричит Кощей.

— Да пошли вы на. уй! — ревет Мастиф.

И словно прорвало тех, кто остался позади. Свист, треск выстрелов, а над этим всем — дикий, густой, все покрывающий мат-перемат.

— Санька, е… сын, п… еб… дай жизни, суки, бля-бла-а!

Не понимает ничего Мастиф, но знает, глубоко внутри сидит мысль о своей исключительности, везучести; непоколебима вера. Он же дорожник, ему же говорили, он пройдет; там прошел, и здесь пройдет; не было такого, чтобы не прошел. Ветер в лицо, и ровный стук внизу, а на толстой лошадиной шее, на широкой груди — уже расцвели розочки — одна, вторая, третья, как в теплом ласковом мае разбухают, лопаются от солнца и жаркого воздуха.

— Тяни, сука!!! — орет Мастиф, и Гнедко — тянет, даже не сбивается, словно и не чувствует; словно — так и надо.

А над баррикадой поднимается фигура, черное дуло становится алым, и весь рой, весь магазин, вся смерть — навстречу рабочей скотине, величайшему в мире работяге, тяжеловозу, которому и смерть не в тягость.

Последние метры Мастиф прокатился по асфальту — голой кожей по наждачной бумаге. Гнедко бьется позади, а Мастиф — на баррикаде. Пулемет заклинило — вот в чем дело! Пулеметчика — в расход. Это еще кто? Лезвие пластает человека легко, не поможет и автомат… И еще одного. Кто успел выстрелить! Голову с плеч! И вторую! Сиамские близнецы… Кто-то бежит… Кто-то неуклюже пытается ткнуть автоматом — словно бы и впрямь думают, что Мастиф неуязвим для пуль. Мастиф вырвался в центральный двор. Он знал, что половина из тех, кто должен был помочь отразить атаку — сейчас смотрят на него, сквозь прицелы. Тогда — покатились! Вот смеху-то, как дети играем… во взрослые игры. Он не понимал, как умудрился оказаться внутри здания; как ему удалось выбить железную дверь плечом; как он находил по звуку пятнистых гнид. Но хорошо понимал, что их надо давить — без жалости, спокойно, деловито. Это тоже работа, не очень, кстати, трудная, но до изумления интересная и веселая. Медведю, наверно, тоже интересно и весело смотреть — что попытается сделать человек, когда оказывается с хозяином леса один на один, без оружия? Разве эти жалкие пукалки — оружие? Настоящее оружие живет в руках Мастифа.

— Дави! — уже во дворе. — Ломи!

И снова до слез знакомый мат, такой родной и любимый, грозный и прямой.

— …бать вас! — даже в ярости работяга уважителен с начальством. Всегда на «вы»…

— …Ять вашу мать!

— Мастиф! Мастиф!! Мастиф!!!

Он вышел через искореженную железную дверь. Неужели это я её так? — изумленно, с широкой улыбкой думал Александр. Вот молодец! Прошел таки, свинтус! Голова только вот не ворочается, после этих прыжков по двору. И левая рука как плеть висит.

— Зацепило тебя? — участливо спросил кто-то.