На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич - Страница 3

Между тем в военно-политической сфере ведущим мировым державам удалось добиться гораздо большего доверия и взаимопонимания. Уже в апреле 1945 года после очень непростых и длительных переговоров главы советской делегации наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова с главой американской делегации сенатором А. X. Ванденбергом была завершена работа над проектом окончательной редакции Устава ООН, который был подписан на Международной конференции в Сан-Франциско в конце июня того же года.　

По замыслам отцов-основателей Организации Объединенных Наций, пришедшей на смену Лиге Наций, ООН должна была стать универсальным инструментом политического регулирования всего нового мирового порядка, что вполне отвечало интересам СССР, поскольку процедура принятия основных решений в ООН была двухступенчатой. Нижнее звено этой организации — Генеральная Ассамблея ООН, объединявшая все страны — участницы ООН, — имело право принимать только рекомендательные решения. А верхнее звено организации — Совет Безопасности ООН — имело значительно более широкие полномочия и обладало исключительным правом решать все вопросы о применении санкций (в том числе силовых) против тех или иных государств, грубо нарушивших общепринятые нормы тогдашнего «международного права» или важные решения, согласованно принятые всеми членами СБ ООН. Причем особое положение нашей страны в Совете Безопасности ООН было надежно закреплено, поскольку: во-первых, Советский Союз наряду с США, Великобританией, Францией и Китаем получил место его постоянного и несменяемого члена; и, во-вторых, все ключевые решения принимались не простым большинством голосов, а только методом консенсуса — при обязательном согласии всех пяти его постоянных членов. Иначе говоря, каждый из постоянных членов Совбеза ООН получал так называемое «право вето» и мог в любой момент воспользоваться им, если находил, что любое предлагаемое решение не соответствует его международным или даже внутренним интересам.　

Таким образом, отношения между СССР и США инкорпорировались внутрь многосторонней международной структуры, которая теперь становилась главной трибуной диалога всех государств — членов ООН. Кроме того, эта структура оказалась единственным политико-правовым механизмом сотрудничества двух мировых сверхдержав в вопросах мировой политики. Однако поскольку практически сразу ООН столкнулась с невозможностью обеспечить совместимость интересов своих ведущих членов, то, по мнению большинства ученых (Г. И. Тункин, А. С. Орлов, М. М. Наринский, Н. Е. Быстрова, Н. А. Нарочницкая, А. Д. Богатуров, В. В. Аверков[5]), основной и главной функцией этой новой организации стало не совершенствование системы международных отношений, а предупреждение возможного военного конфликта между СССР и США, прочная устойчивость отношений между которыми была главным условием сохранения международного миропорядка.

3. Приоритеты внешней политики СССР и первые послевоенные кризисы в Иране, Греции и Турции

По мнению ряда современных авторов (А. Д. Богатуров, В. В. Аверков, В. О. Печатнов, М. Ф. Полынов, Ю. Н. Жуков, В. Л. Мальков, Н. А. Нарочницкая, Р. Джеффри[6]), несмотря на все трения, которые постоянно возникали между СССР и его вчерашними союзниками по Антигитлеровской коалиции, уже с весны 1945 года И. В. Сталин был твердо убежден, что необходимо как можно дольше сохранять союзнические отношения с США и Великобританией. В самой Москве все еще предполагали, что острые противоречия в рамках империалистического блока позволят СССР постепенно нарастить сферу своего влияния на ближневосточном и дальневосточном направлениях. Однако до тех пор, пока советская держава не накопит достаточно материальных ресурсов и не восстановит разрушенную экономику, она ограничит свою поддержку коммунистическим и рабочим партиям за пределами своей сферы влияния только на западном направлении. Более того, как утверждают А. А. Фурсенко и Т. Нафтали, в последние месяцы своей жизни, то есть в период острого противостояния с США на полях Корейской войны, И. В. Сталин все еще «вынашивал надежды на ослабление напряженности в отношениях с Западом»[7].　

Вместе с тем советское политическое руководство, прежде всего сам Иосиф Виссарионович Сталин, Вячеслав Михайлович Молотов и Андрей Александрович Жданов, конечно, продолжало оперировать вполне традиционными категориями геополитики, модифицированными на основе марксизма-ленинизма сталинского образца. Они по-прежнему считали мировую экономику частью всемирной арены борьбы с империализмом и, предельно внимательно отслеживая ситуацию во всей послевоенной Европе, где тогда происходил бурный подъем левых настроений, не исключали перспективы революционного взрыва на всем Европейском континенте. С этой точки зрения любое нарастание кризисных явлений в мировой буржуазной экономике должно было бы содействовать серьезному росту революционного потенциала, а стабилизация мировой финансово-экономической системы, напротив, затуханию традиционной межклановой борьбы в лагере империалистов. Поэтому ожидание очередного кризиса империализма как возвратного варианта «Великой депрессии» 1929–1933 годов продолжало по-прежнему господствовать в концептуальных построениях многих советских идеологов. Например, предвкушение новой кризисной волны в мировой буржуазной экономике и резкого обострения межимпериалистических противоречий стало определяющим тезисом одного из выступлений главного партийного идеолога Андрея Александровича Жданова в начале 1946 года. Вместе с тем, вряд ли состоятельны взгляды тех современных историков (А. А. Данилов, В. П. Наумов, В. М. Зубок[8]), а также хорошо известных либеральных авторов из когорты «фолк-историков» (Г. X. Попов, Б. В. Соколов, К. С. Закорецкий, В. Б. Резун[9]), которые абсолютно голословно утверждают, что И. В. Сталин и его ближайшие соратники якобы с самого начала вынашивали планы развязывания новой мировой войны и завоевания планетарного господства путем разжигания очередной мировой пролетарской революции. Более того, как утверждал известный «перестроечный» историк профессор В. П. Наумов, И. В. Сталин «готовился к третьей мировой войне» и «не боялся ядерной войны»[10].　

Между тем большинство современных российских историков (В. Л. Мальков, В. О. Печатнов, М. М. Наринский, А. М. Филитов, Н. И. Егорова, И. В. Быстрова[11]) подвергли вполне адекватной и аргументированной критике взгляды своих бывших российских коллег (В. М. Зубок, К. В. Плешаков[12]), которые вслед за признанным гуру американской советологии и известным русофобом Р. Пайпсом утверждают, что вся послевоенная внешнеполитическая экспансия СССР являлась следствием «внутренних факторов и имперской революционной идеологической доминанты внешней политики советского политического руководства». Кроме того, ряд из этих авторов (В. О. Печатнов, И. В. Быстрова) особо подчеркнули видимую ограниченность геополитических интересов СССР в послевоенный период и на основании обширных материалов трех правительственных комиссий — И. М. Майского (по репарациям), М. М. Литвинова (по мирным договорам) и К. Е. Ворошилова (по условиям перемирия) — зримо показали, что советские представления о послевоенном мироустройстве допускали возможность «полюбовного» раздела сфер влияния с ведущими западными державами, как, например, в период подписания в октябре 1944 года так называемого «процентного соглашения» между И. В. Сталиным и У. Черчиллем на очередной Московской конференции, о котором гораздо позже подробно писали сам У. Черчилль, личный сталинский переводчик В. М. Бережков, известный советский историк О. А. Ржешевский, американский историк М. Эллман и другие авторы[13].