1910-я параллель: Охотники на попаданцев (СИ) - Осипов Игорь - Страница 10

Когда мы подъехали, часовой расторопно открыл ворота и пропустил машину внутрь. Автомобиль я поставил прямо перед крыльцом, и стоило остановиться, как из двери выскочил очередной оператор прибора сыска пробоев.

— Евгений Тимофеевич, пробой был! — заголосил он с порога, а потом замер, уставившись на выходящего из машины ландскнехта, который был выше меня на полголовы, а я имел не самый маленький рост со своими ста восьмьюдесятью сантиметрами, как ныне приучались мерить по новой мировой системе мер. И вдобавок он был вооружён двуручным мечом.

— Знаю, — негромко ответил, подхватив трофеи с дикаря, и направившись к двери, а потом добавил: — Распорядись, пусть горничная подготовит малую гостевую комнату на втором этаже. И извести Алексея Григорьевича, пусть немедля приедет. Скажи, на заморский чай приглашаю.

Попаданец с раскрытым ртом вошёл за мной в дверь, рассматривая лестницу по центру зала срезными и лакированными деревянными перилами, огромную золочёную люстру с новомодными газоразрядными лампами, большое зеркало на стене, справа от которого стояла гипсовая статуя обнажённой девы. При виде вошедшего парня у сидевшего за стойкой дневального вытянулось лицо.

— Чувак, я с этим мужиком, — негромко произнёс ряженый у меня за спиной, а он однозначно был ряженый, и тут я не выдержал.

— Послушай, любезный! — начал я, резко развернувшись и повысив голос, — Я не знаю, как у тебя дома, но здесь уж будь любезен, обращаться ко мне ваше высокоблагородие! Ты понял⁈ А то я могу тебя в карцер швырнуть! До выяснения!

Попаданец мельком бросил взгляд сначала на сурового дневального, доставшего свой наган, потом на высокого и тощего Дмитрия, сменившего утром Ивана.

— Окей, ваше высокоблагородие. А это что за конторка? Явно не частная собственность, и не музей.

— Это спецотделение тайной канцелярии, — зло огрызнулся я, — пройдём, любезный, в мой кабинет.

— Так, её же вроде того… упразднили давно, ещё при этом… — он замолчал, словно забыл слово, и никак не мог его вспомнить. Даже нахмурился от натуги.

Я смерил взглядом человека с ног до головы, и немного сбавил тон, дабы не нагнетать обстановку.

— Это у вас нету, а у нас есть. Специально для таких вот загадочных личностей. Делится на разведку, контрразведку, жандармерию и вот нашу службу.

— Жандармерия — это политическая полиция?

— Да.

— А вы кто?

— Охотники на попаданцев, — ответил я, а потом поправился, — казённое учреждение для сыска личностей и предметов иномирового происхождения. Но в обществе зовёмся охотниками на попаданцев. И между собой тоже. Название удачное.

— А-а-а, — протянул ряженый, — уфологи при ФСБ. Круто!

Я не ответил, лишь развернулся и неспешно начал подниматься по лестнице, слушая чужие шаги за спиной. Нет, я не боялся, что он кинется на меня или сбежит. Если бы хотел это сделать, то уже попытался бы в машине или в магазинчике. Попытался бы, и получил бы пулю. Просто я хотел понять, что это за человек. Первое впечатление говорило, что он недворянского происхождения, но и не из самых низов, скорее всего, из среднего мещанства. Судя по тому, как он вглядывался в надписи на торговых рядах и в афишу театра, читать умел. Причём наше письмо не сильно отличается от его родного. Свою историю знает. Имеет широкий круг друзей, так как с людьми сходится легко. Не озлобленный жизнью, и не ждёт от всех подвоха.

Пока шли, он деликатно пропустил горничную со стопкой постельного белья, а потом коротко проводил её взглядом, не обойдя вниманием женские прелести. Это тоже о многом говорит.

Когда зашли в кабинет, он замер, разглядывая многочисленные клинки и картину.

— Круто, чу… ваше высокоблагородие, — промолвил он поправившись. — А это, типа, на Байкале? Я туда в отпуск летал. Руин только не помню.

— Летал? — нарочито небрежно спросил я, и якобы ненароком потянулся за записной книжкой.

— Да, — ответил тот, — на этом…

Он замер с полуоткрытым ртом, уставившись в пространство перед собой, а потом поднял взгляд на меня.

— Я не помню. Представьте, я не помню.

— Что не помнишь?

— На чём летал.

Попаданец ошарашенно развёл в разные стороны руки, изображая крылья, и так простоял почти минуту. А я тоскливо вздохнул. И как не затосковать, раз и этот пришлый всё начал забывать. А ведь я тоже через такое проходил. Скоро от его прошлой жизни останется только смутная тень, скрашенная разве самыми яркими впечатлениями. Она станет подобной прошедшему сну после пробуждения, когда приходится долго мучить себя попытками вспомнить, а порой случайное событие вырывает из этого морока целый ворох образов и эмоций. Но у меня параллельное прошлое ушло в туман за неделю, а тут всё гораздо быстрее и сильнее. Я-то помнил свою жизнь достаточно полно, но она словно отдалилась на полвека назад. Но я, вообще, особый попаданец. А ещё мне было жалко этого громилу, готового впасть в уныние.

— Я ведь летал, и не помню, — пробубнил он. — Пипец какой-то.

— Ты был пилотом аэроплана? — тихо спросил я, пристально вглядываясь в лицо пришлого. Каждое его слово было бесценно.

— Нет, что ты, — ответил он, а я пропустил мимо ушей фамильярность в обращении. Не время для ругани сейчас. — Он здоровый был, как хрен знает что, блестящий, гудит. Это я помню. И летело нас очень много. Около четырёх сотен. Помню облака далеко внизу.

— Хорошо, — со вздохом, произнёс я, опускаясь в кресло, — присаживайся. Тебя как зовут?

— Сашка. То есть Александр Никитин, ваше высокоблагородие, — медленно выдавил из себя человек. Он стал совсем хмурый, после чего задал вопрос, мучивший его всё это время. — Я всё забуду? Стану, как старый маразматик?

— Нет, не всё. Близких родственников и хороших друзей ты помнить будешь. Не забудешь речь и письмо. Не забудешь увлечения и то, что делал своими руками по чину и должности. Руки вообще ничего не забудут. И, собственно, ты не забудешь ничего окончательно и насовсем. Стоит тебе встретить что-нибудь из прежней жизни или похожее на оное, как воспоминания нагрянут целым водопадом. Поэтому береги старые вещи. Если они не представляют ценности для нашей науки, их тебе оставят. И не унывай.

— Да, наверное, — грустно согласился Сашка.

Я посмотрел на развешенные, на стене клинки, особливо выделяя из них один, на картину с морем между ними, на ажурно вырезанный герб рода, висящий над входом. Я каждый день глядел на них, они были частью моих воспоминаний.

Дверь открылась, и в неё вошёл профессор Крылкин.

— А, — вставая с места, воскликнул я, — заходите, Алексей Григорьевич! Мы вас ждём!

Профессор пригладил бородку клинышком и быстро подошёл к нам, глядя что на меня, что на попаданца снизу верх.

— Замечательно! — воскликнуло светило нашей науки, поправив старомодное пенсне и взяв человека за руки. Он покрутил его ладони то вверх, то вниз. А потом, промолвив: «Нагнитесь», рассмотрел лицо, даже пощупав скулы и челюсть сухими пальцами.

Я наблюдал за этими манипуляциями молча. Профессор был очень увлечённой личностью, но дело своё знал.

— Он понимает по-нашему?

— Да.

— Изумительно! — возбуждённо повысил голос профессор, старательно выговаривая и вытягивая слова, но при этом жутко картавя. — Вы его к нам в лечебницу опъеделите?

Крылкин замер, пристально глядя на меня в ожидании ответа.

Я окинул взглядом пришлого. Несмотря на то, что он пришлый из весьма развитого общества, образ диковатого ландскнехта ему удался на славу. А если нахмурится, то действительно будет диковато выглядеть. И собственно, что я теряю?

— Нет. Я его у себя оставлю.

— Не язумно, — тут же ответил доктор, — он из дикого мия. Там у них до сих пой шестнадцатый — семнадцатый век. Лютое позднее сьедневековье, мьякобесие беззаконности и елигиозный фанатизм.

— Ващета, — произнёс Сашка, — двадцать первый век.

— Изумительно! — воскликнул профессор, — На Луну уже летали?

Сашка нахмурился, вспоминая, а потом просиял.