Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович - Страница 59

Смерть обдавала его своим холодным дыханием и тогда, когда везли его в Краков, затем во Львов. Марк вечно благодарен тем двум бойцам, что вынесли его с поля боя, и тому азербайджанцу — хирургу, который повелел смерти: «Уходи! Тут тебе не место! Такие не умирают!»

Вот что рассказал мне «парень с Мамаева кургана». Имя его начертано на мраморе в Сталинградском пантеоне бессмертия. А он остался живым! Но Марк, сталинградец, не отделяет себя от тех, кто четверть века назад погиб в дни небывалого легендарного сражения.

Единый подвиг! Единая слава! И для тех, кто погиб, и для тех, кто сумел одолеть самую смерть.

ВОЗДУШНЫЙ БОЕЦ

Когда лейтенанта Георгия Токарева попросили рассказать о его первом воздушном бое, он сказал:

— Мой первый бой интересен тем, что меня в этом бою сбили.

И улыбнулся, и все увидели, как он еще молод, и после его необычного ответа все захотели узнать, что же он испытал, когда война в первые же несколько минут боя разом обрушила на него полную меру того страшного, что может пережить воздушный боец.

Судьбу человека на войне во многом определяет именно первый бой. Плохо, если первый бой сложится неудачно, это может на долгое время лишить человека уверенности в своих силах, воля его будет надломлена ожиданием второй неудачи. Токареву не повезло. Первый бой не дал ему окрыляющего опыта победы. В первом бою он пережил гибель самолета, близость смерти и мучительное чувство обиды.

В тот день сто двадцать «юнкерсов» в сопровождении сорока «мессеров» совершали бомбардировочный налет на город Ливны. Георгий Токарев — он был тогда сержантом — в паре с Закировым кинулся в то черное, воющее, еще незнакомое ему, что заполнило небо над маленьким городом. Двадцатилетний юноша из летной школы атаковал знающих, умелых убийц, громивших города Польши, Франции, Бельгии, Греции. Он умел тогда смотреть только вперед, а опытный истребитель, по выражению асов, поворачивает голову на 360 градусов, другими словами — видит, а если не видит, то чувствует всю глубину неба. Токарев развернулся для атаки, и тут их с Закировым разъединили «мессеры», и Токарева зажали и стали оттягивать в сторону, чтобы добить одинокого, и оттащили до линии фронта, и он дрался отчаянно, и его все-таки сбили.

Он умел тогда смотреть только вперед. Он видел перед собой одного из атакующих «мессеров», решил переиграть его на виражах и заложил такой чудовищный вираж, что в глазах у него потемнело, и он зашел все же в хвост тому «мессеру», но не видел других. Второй «мессер» оказался в хвосте Токарева в ту секунду, когда он испытал ни с чем не сравнимое чувство близкого и точного своего удара, восторженное чувство победы, и вдруг увидел, как огненные жгуты хлещут по мотору, по бакам.

Уже не было возможности спасти самолет, пламя его пожирало. Токарев долго не мог оторваться от горящего самолета и выбраться из кабины, высвободить парашют. Его бил встречный поток воздуха, с него сорвало шлем, очки, сапог с ноги. Растерзанный, полуживой, он высвободился в последнюю минуту и почти тут же ударился о землю.

Сразу ему пришлось вскочить на ноги. В него стреляли. Он побежал в сторону, заполз в густую рожь и только там, пережидая беду, почувствовал, как ему больно, как ноют кости, какая страшная обида давит его.

Токарев не дал обиде свалить себя, он сохранил главное — мужество.

Первое поражение он сделал для себя школой. Он выверил каждое свое движение в том первом бою. Он искал ошибки и нашел все до одной, и среди них главную — ожидание того, что бой поведет его, летчика, за собой, что в бою как-то определится ход событий. Творцом событий в бою должен быть он сам, летчик Токарев, не ждать решения врага, а первому решать, стать хозяином боя с первой минуты. И когда враг это почувствует, он будет побежден.

Идея боя часто рождается мгновенно. Токарев помнил одну схватку капитана Закирова. В ней нравилась ему не только смелость, — смелых людей на войне много, — но самая идея боя, найденная в очень сложных обстоятельствах и в самый нужный момент. Закиров летел тогда на разведку вражеского аэродрома и был встречен сначала одной парой «мессеров», потом второй и, наконец, третьей. Один против шести — это тяжкие условия схватки. Закиров знал, что ничто хорошее его не ждет. Некоторое время он крутился в клубке «мессершмиттов», всеми средствами оттягивая почти предрешенный исход неравного боя. Но тут откуда-то вынырнул «Лавочкин», и вел его, видимо, настоящий парень. Он врезался в схватку, выручая неизвестного ему летчика, и тогда против шестерых гитлеровцев оказалось уже два советских летчика. Настоящие парни с первой минуты чувствуют друг друга. У одного родилась идея, другой ее подхватил — Закиров и тот, неизвестный, ринулись друг на друга. Да, они летели встречным курсом, как бы желая столкнуться, и лишь в последнюю секунду расходились в стороны, оба делали разворот и снова оказывались друг против друга, и снова летели навстречу, и опять разворотом возвращались в исходное положение, и снова мчались один на другого.

Разумеется, только летчик поймет, в чем тут дело. Так как они шли друг другу в лоб, то Закиров защищал хвост неизвестного «Лавочкина», а тот в свою очередь огнем пулеметов расшвыривал «мессеров» от хвоста Закирова. Фашистские пилоты не смогли разорвать слившуюся воедино волю двух советских летчиков — «мессеры» умаялись и ушли ни с чем. А Закиров с неизвестным разлетелись, кивнув друг другу крыльями, каждый по своим делам. Через двадцать минут Закиров над Ливнами ударом в брюхо сбил очередной «Мессершмитт-110».

Сержант Токарев все примечал, ко всему присматривался, самый маленький ростом на всем аэродроме, но и самый, пожалуй, упрямый. С наибольшей придирчивостью он изучал самого себя, сравнивал с другими, учился в боях. Тысячи советских людей в первое время войны были в таком же положении, пехотинцы и танкисты. Красная Армия, отступая, смотрела в лицо новой суровой войне, чтобы в беде познать ее и, наконец, взять войну в свои руки. Среди тысяч и тысяч таких людей был и Георгий Токарев, маленький сержант. Он также прибирал к рукам свой участок большой войны.

В бою против двух «мессеров» над истерзанным Сталинградом ему понадобилось целых 30 минут, чтобы сбить одного из них, но все же он сбил его! Весной 1943 года маленький сержант дрался и с «Мессерами-110» и с «Фокке-вульфом-190», выискивал слабые стороны новых вражеских машин и постепенно вместе с другими летчиками чувствовал, как происходит в воздухе перелом в соотношении сил. Фашистов чаще и чаще вытесняли с неба, жгли, сбрасывали на землю не только мастерством воздушного боя, но теперь уже качеством и количеством советских самолетов. Над Курском Георгий Токарев участвовал в бою против 500 вражеских самолетов и увидел тогда, как выглядит настоящий разгром неприятельской воздушной армады.

Но тогда он был уже лейтенантом. К тому времени он сбил в одиночных и групповых боях одиннадцать фашистских самолетов. В июне бывший сержант уже командовал эскадрильей. Вот почему ему не стыдно рассказывать о том, что в первом бою его сбили, — так он начал школу войны.

Трудная школа. Бывает, летчик проводит в боях весь день и выбивается из сил настолько, что без помощи товарищей не может выбраться из кабины. Иногда десять минут сложного боя изматывают больше, чем трехчасовой нормальный полет. В десять минут летчик выкладывает громадный запас нервной энергии, — эти десять минут и приносят ему победу. Но бой продолжается, один сбитый враг еще не делает летного дня, нужно настигать других, очищать воздух для нашего наступления.

Когда пришел июль 1943 года, Георгий Токарев уже одиннадцать раз успел расплатиться с врагами за свою первую обиду. Он навязывает им свою тактику, выгодную для него и неудобную врагам.

Попробуем, как это делается в кино, замедлить и рассмотреть молнию воздушного маневра.

Что происходит иногда в течение минуты?