Дорога к людям - Кригер Евгений Генрихович - Страница 46

Зачем же мы будем уповать на некое озарение, если сторонняя ассоциация вдруг приведет нас к точному результату? Могу посоветоваться для верности со старым моим другом, работающим. на «Коркугле», Владимиром Рудольфовичем Кубачеком. Вместе решили мы отказаться от расположенной на поворотной площадке лебедки, осуществляющей поворот рычага с ковшом. Та система была тяжелой и громоздкой.

Борис Иванович набросал на бумаге схему прежней кинетики. И я сразу заблудился в лабиринте приводов, передач, приспособлений, деталей.

— Понятно? Так вот, мы послали всю эту мешанину к черту. И придумали так называемый независимый привод. Так что наша работа — процесс непрерывный. Идеальных механизмов не существует. Все нуждаются в доработке, усовершенствовании. Мой приятель машинист Петр Ильич Быков, виртуозный мастер своего дела, предложил перекантовать тот первый трехкубовый экскаватор на работу с ковшом емкостью в пять кубометров. С несколькими конструктивными изменениями, незначительными, мы это осуществили. И Петр Ильич действовал, выполнив тем самым функции конструктора. Авторитет у него прочный, никто не вынуждал его взяться за изменение емкости ковша. Он сам это выполнил. А Семен Александрович Плеханов! А наши сборщики Максимов или Толя Ефимов! Не знаю, употребляют ли они в применении к себе это слово, но работают на совесть. Потому и становятся не только точными исполнителями, но и соавторами конструкторов.

— Да! Ну а как с озарением?

— Не знаю, может, в прошлые века композиторы Люлли или же Рамо, Роберт Шуман или Ференц Лист создавали свои симфонии и рапсодии под влиянием озарения. У нас это гораздо проще. Конечно, бывают и бессонные, изнуряющие ночи, когда не можешь решить задачу устройства какого-то узла машины, скажем — нефтебуровой установки.

Борис Иванович, человек в высшей степени трезвого ума, не любит романтизировать свою профессию. Потому и улыбается при упоминании озарения.

— Риск? Это вы опять из области лирики. Рискует ведь и ребенок, когда учится ходить. Но уже в три года не станет говорить о риске, тем более что и слова-то такого не знает. И слава богу, впрочем. Что служит гарантией правильно найденной конструкции? Видите ли, комбинат, выпускающий машины-колоссы, гигантские рельсо-балочные станы, драгляйны, не имеет возможности проверить свою конструкцию с помощью опытных образцов. Это же чудовищные массы металла, деталей, узлов, кто же нам позволит готовить опытные образцы!

...Борис Иванович странствует по стране не только по делам Уралмаша. Он страстный автомобилист. И вместе с женой каждое лето отправляется то в Москву, то к Черному морю, и я, вероятно, мог бы встретить его в 1952 году на строительстве Цимлянского гидроузла. Там, на Дону, в степи стальной великан вздымал груз земли и камней и отбрасывал их в отвал метрах в ста от себя. В ковш его можно было бы поместить целиком грузовой автомобиль или несколько легковых. Шагающие экскаваторы опираются корпусом на стальную круглую плиту и передвигаются на двух «башмаках», перенося тяжесть всего сооружения на «лапах», подобно тому, как ходит человек на костылях.

— Я видел, они красивы, ваши драгляйны. Верность, идеальность конструкции всегда порождают и ее внешнюю красоту. Конструктор убирает все торчащее, выпирающее, делая сооружение по-своему грациозным, хотя это слово вряд ли применимо к таким богатырям, как шагающие. Со стороны ваш драгляйн напоминает фрегат.

— С его вантами, парусностью остова — пожалуй, да. Однако меня радует другое. В новом варианте шагающего нам удалось увеличить ковш вдвое, а общую тяжесть машины только на одну седьмую.

— Поразительно. Что за остроумное решение вы нашли?

— Это долгий разговор. Нашли, и кончено.

— Как относятся к вашим машинам за рубежом?

— Покупают, и все. Не жалуются. Наши экскаваторы — во всех странах СЭВ, в Афганистане, Греции, Турции, были на сооружении Асуанской плотины, в Индии. Контрасты климата создают свои сложности. Где-то тропический зной, где-то высокая, абсолютная влажность, где-то жрут резину какие-то жуки, а все это надо учитывать. Такая работа.

Мы с Борисом Ивановичем не обмолвились о ликвидации противоположности между трудом физическим и умственным, но вот, перелистывая свои записи, я думаю, что так или иначе, прямо или косвенно мы говорили именно об этом. Машинисты-рабочие, конструкторы — в одном лице! Это и есть та самая ликвидация, что предсказывали Маркс и Ленин. И процесс этот развивается у нас стремительно.

Я был как-то в квартире Сатовского, расположенной в доме городка Уралмаша. Жена его и дети, уже взрослые, угощали меня пышными пирогами с капустой, грибами, сельдью. Пироги были такие мягкие, пухлые, что трудно было разрезать их, они сжимались, как тонкие эластичные пружины. Убранство квартиры — удобное, без роскоши. Прихожая полна автобаллонов, автоинструментов, бидонов из-под бензина...

— Счастливых творческих ясновидений, — сказал я при прощанье.

— Спасибо, — улыбнулся Борис Иванович, придвинув к себе бумаги с таинственными для меня формулами, схемами и чертежами.

1976

РОДОСЛОВНАЯ ДОБЛЕСТИ

Худое, нервное, чуть сумрачное лицо. Впалые щеки, резко очерченный подбородок, что особенно заметно благодаря тому, что генерал несет голову высоко, будто держит равнение в строю. Он худощав и строен, как юноша. Тонкая талия туго стянута армейским ремнем. Рукава гимнастерки заправлены в карманы брюк...

Дом генерала обставлен со спартанской, даже аскетической простотой. Кресла, сколоченные, видно, обыкновенным плотником, покрыты жестким, зеленовато-бурым материалом. Вы вдруг ловите себя на том, что он очень знаком вам, этот шершавый, болотного колера материал. Ну да, конечно же — немецкие армейские плащ-палатки!

В рабочей комнате — стол такой же плотничьей работы. Набитая книгами полка в углу. Еще и еще книги, уложенные прямо на полу, — Клаузевиц, Твардовский, Чехов, Гудериан, Уайльд, Черчилль, труды полководцев, наших и зарубежных. В другом углу — офицерская сабля, артиллерийские приборы, патроны и снаряды мелкого калибра, главным образом противотанковые, толстое, как броня, исхлестанное пулями стекло от немецкой штабной машины. Это, кажется, единственное убранство в квартире Василия Степановича Петрова, генерала-артиллериста, дважды Героя Советского Союза.

Генерал не любит говорить и никогда не говорит о своей тяжелой беде. И всем молчаливо внушает помалкивать об этом. Всем своим поведением и на службе, и дома он как бы начисто отстраняет самый факт тяжелого ранения, лишившего его обеих рук.

Беда настигла его осенью 1943 года в бою за первый наш плацдарм на западном берегу Днепра. Из госпиталя В. С. Петров вернулся на фронт, снова возглавил артиллерийский полк и на земле врага, в фашистской Германии, действовал с таким неукротимым напором, с такой дерзкой и умной отвагой, с таким пренебрежением к смерти, что ошеломленные гитлеровцы никогда бы не поверили: их бил, их гнал, отражая неистовые контратаки, опережая внезапным маневром, окрыляя своих солдат доблестью и личным примером, человек, который не мог взять в руку даже пистолет, потому что у него уже не было рук.

Но у него — ум и сердце солдата, он оставался в строю.

Может быть, самая трудная и важная победа его — это победа над самим собой.

Трудно и больно рассказывать о том, что он пережил в госпитале, когда, с суровой, беспощадной ясностью отдал себе отчет в том, что произошло, какой страшный удар нанесла ему фронтовая судьба.

Он был тогда в расцвете сил: ему пошел только двадцать первый год! Разумом, сердцем, волей он принадлежал жизни, как немногие из нас, — такой внутренний жар бушевал в нем, такая жажда действия, подвига обуревала его. Так много успел он совершить на фронте до этого рокового ранения, — первая Золотая Звезда Героя дана ему за доблесть в днепровском сражении и во многих, многих боях до Днепра. Но этот проклятый немецкий металл непоправимо и зло искалечил его, — человек ли он теперь? Что он может? На что способен? Какую пользу может принести армии?