Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка - Чейз Джеймс Хедли - Страница 75

— Что мне придется делать?

— Почти ничего.

Рейкс провел по ее подбородку тыльной стороной ладони. Он нарочно пытался повлиять на нее. Белль это понимала. В глубине души она даже хотела этого… у нее не было ничего, никого… одно лишь страстное, выворачивающее наизнанку желание сдаться кому-нибудь, тому, кто возьмет ее, заслонит собой и успокоит.

— Прежде всего нам надо поверить друг другу, — он подарил ей теплую, отгоняющую страх улыбку. — Отдать себя в руки другого. Разумно?

— Ну… да.

— Значит, вы согласны?

— Я не знаю. Что я еще буду делать… то есть кроме преданности вам.

— Немногое. Это может стать началом вашего освобождения. Не подумайте, — усмехнулся он, — что я заставлю отравить его молоко или всадить ему нож в спину. Ничего подобного и в помине не будет.

Она вдруг вскочила, расплескав через край джин:

— Я не хочу больше слушать вас. Вы же рассуждаете об убийстве!

Он пожал плечами:

— Простите. Я не хотел вас огорчить. Забудем об этом. Сходите, замойте пятно на платье.

Она взглянула на след, оставленный вином, потом ушла в спальню и закрыла за собой дверь.

«Ничто не приходит легко и быстро, — думал он. — Подозрительно всегда то, что достается без труда». Но она пойдет его путем. Эта вспышка — уже что-то новое. Ей нужно дать время свыкнуться с мыслью об убийстве. Она придет в себя, она поможет ему, и Сарлинг погибнет… а потом и она тоже. Его поместье, первородное право, женщина, которая жаждет родить детей, зачатых им, его судьба выступили в мыслях Рейкса ярче всего остального. Один лишь Сарлинг стоял у него на пути.

Глава 4

На другой день рано утром Рейкс поехал в Брайтон. Обри Кэтуелл, Принцесс Террас, дом 3. Но в мыслях Рейкса он навсегда останется Бернерсом. Рейксу вспомнилась их первая встреча. Как-то раз вечером, закончив одну из оптовых афер, он сидел в Америкен-баре. Вот тогда к нему и подошел Бернерс. Пятнадцать лет назад он был гораздо моложе, полумесяц лысины надо лбом только начинал появляться в его светлых волосах. Без всякого вступления, лишь с тенью неловкой, извиняющейся улыбки, он вдруг сказал:

— По-моему, вы не прочь заработать две-три тысячи фунтов.

— Возможно.

— Если вы заплатите мне десять процентов, я расскажу, как снять пятьдесят процентов прибыли с трех тысяч за две недели.

— Если вы расскажете, я, возможно, и заинтересуюсь. — Он уже приметил Бернерса как мошенника, похожего на дремлющую акулу, которая лениво шевелит плавниками в благодатных водах Дорчестера.

Бернерс знал одну компанию, импортеров-экспортеров химикатов, с отделением в Сити, акции которой оценивались по тридцать шиллингов. Через неделю в фирме начинались перевыборы, а раз контрольный пакет у директоров и они хотят остаться на местах, то поднимут курс до сорока пяти шиллингов. Рейксу оставалось только купить акции сейчас, а продать их после повышения курса.

Бернерс пробыл с ним не больше десяти минут, назвал в конце концов фирму и ушел, бросив на прощанье:

— Если дело выгорит, приходите сюда через две недели, в это же время. Если вы не придете, то, конечно… — И Рейкс впервые увидел его смутную неуловимую улыбку и легкое нерешительное движение плечами, выражавшими покорность. Они не обменялись именами. Бернерс просто выбрал Рейкса, доверился ему и ушел. Потом Рейкс узнал, как тонко понимает людей этот человек. Он мог разложить по полочкам все людские качества, принять или отбросить их как бесстрастная ЭВМ.

На другое утро Рейкс навел справки о фирме. По сравнению с доходами акции стоили недорого, поэтому в любом случае он ничего не терял.

Через две недели Бернерс получил от Рейкса двести фунтов.

— Сто пятьдесят — самое большее, что вы мне должны, — сказал он.

— Сколько вы зарабатываете? — поинтересовался Рейкс.

— Пятнадцать фунтов в неделю.

— В конторе «Эллайд Кемикэлз Лтд»?

— Да.

— Получая так мало, вы сами не в состоянии играть на бирже, верно? Так в чем же дело? Эти пятьдесят фунтов я дал вам как жалованье за первую неделю службы у меня. Кроме того, вы стали моим компаньоном: впредь двадцать пять процентов доходов — ваши. Работа подходящая, интересная, но начисто незаконная. Я не хочу знать ваше имя и не собираюсь называть свое. Если вам не по душе мое предложение — отдайте пятьдесят фунтов и все.

Бернерс положил в карман все двести. Они вместе пообедали, стали Бернерсом и Фрэмптоном и продумали новую совместную операцию. Рейкс так и не спросил, откуда Бернерс узнал о перевыборах в фирме. Они всего лишь работали вместе. И узнали друг о друге только то, что было нужно по работе. Но сегодня Рейкс ехал к человеку по имени Обри Кэтуелл. Ему было противно, будто его заставили разглядывать наготу незнакомого человека.

Брайтон. Солнечные зайчики скакали по синим волнам, что бились о мол. Голубая дымка на горизонте роднила море и небо. Грязно-зеленый прибой наступал на сероватый берег, протянувшийся вдаль, бурлил и пенился, толкая по гладкому песку пластмассовые стаканчики и мертвые водоросли. У кромки моря над посадками тамариска и вероники, венчая пейзаж, высилась Принцесс Террас, изящная светло-желтая скала. Она изо всех сил тянулась к небу и зимнему солнцу. Окна второго этажа дома номер три загораживал красно-белый полосатый навес, отчего узкие балконы оставались в тени. Белая дверь, лестница с черными изгибами кованых перил. Отверстие почтового ящика, как и номер дома, окаймлено полированной бронзой. Она прекрасно сочеталась с белым цветом вокруг. Рейкс позвонил. После долгого ожидания дверь открыла женщина. Лет шестидесяти, в глухом черном платье, крепкая, серые, слегка тронутые сединой волосы. Она стояла на пороге, словно миссис Гамильтон, — воспитанная, непоколебимая, готовая ко всему.

— Если мистер Кэтуелл свободен, не будет ли он так любезен уделить несколько минут мистеру Фрэмптону? — спросил Рейкс и протянул одну из старых визитных карточек.

Через несколько минут женщина провела его на второй этаж в гостиную. Как только она закрыла за ним дверь, от окна обернулся Бернерс. Если не считать одежду, он остался таким же: знакомая лысина, мягкое и даже сейчас ничего не выражающее лиц, выцветшие серые глаза. Вся внешность излучает почти скорбную добродетель. Но безликий мешковатый пиджак исчез. Его заменил серо-голубой костюм, роскошный бордовый жилет, серебристо-белый галстук. На ногах коричневые замшевые башмаки… У Бернерса, который всегда носил черные туфли на толстой подошве.

— Я только что открыл бутылку рейнвейна, какой обычно пью в это время, если светит солнце, — вместо приветствия сказал Бернерс. — Энджерс обрадуется, если вы разделите ее со мной. Она считает, что одному целой бутылки слишком много. — И голос не изменился, только манера говорить стала другой.

Он подошел к маленькому резному столику. На нем на серебряном подносе стояла бутылка вина и высокий бокал венецианского стекла. Увидев, что бокал только один, Бернерс повернулся к лакированному шкафчику на резных позолоченных ножках и открыл его. Внутри сверкнул хрусталь.

— Очень сожалею о причине моего визита, — сказал Рейкс.

Протирая салфеткой взятый из шкафчика бокал, Бернерс, не поворачиваясь, ответил:

— Сначала насладимся вином. И сядьте, прошу вас.

Рейкс знал толк в мебели (он сам заново обставлял Альвертон). Он сел на стул красного дерева с высокой спинкой и мог поспорить, что это Хеппельуайт. Стойки, поддерживающие расписной центр спинки, изображали колосья пшеницы. Рядом стоял круглый, тоже красного дерева стол эпохи Регентства. А напротив окна был английский лакированный комод, по форме похожий на шкафчик с хрусталем.

После первого глотка Бернерс качнул головой в сторону комнаты:

— Вам нравится?

— Такое оценит каждый.

Канделябр, подвешенный к ажурному потолку, был, наверно, от Мюрата, его старинные подвески из разноцветного стекла бросали на стены яркие блики.

— Верно, — кивнул Бернерс, — я вырос в интернате и жил в обшарпанных меблирашках, пока не встретил вас: Я дал себе слово, что когда-нибудь у меня будет нечто подобное… дом с обстановкой, украшенный мастерами, людьми, которые с любовью относятся к своему делу. Неужели вы пришли сообщить, что я могу все это потерять? Не говорите таких слов.