Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич - Страница 57

И автоматически началось осуществление плана, который в общих чертах еще вчера наметил Синичкин. Он позвонил по автомату маме, и мама, ничего не ведая о Володиных затруднениях, закричала в трубку:

— Как там погода?

— Хорошая погода, — ответил Синичкин и хотел перейти к делу, но мама не давала говорить.

— А почем помидоры на рынке?

Этот вопрос почему-то всегда волнует тех, кто еще не поехал на юг.

— Дешево, дешево, мама, — сказал Синичкин и хотел было, но не тут-то было.

— Почем, почем? — спрашивала мама.

— По десять копеек, — сказал Синичкин первое, что пришло ему на ум.

— Килограмм? — неслось из Москвы.

— Ведро, — сказал Синичкин. И пока мама переваривала эту чудовищную дезинформацию, Синичкин успел спросить:

— Почему до сих пор не высылаешь путевку и паспорт?

— Какую путевку?

— Ну я же тебе телеграмму дал.

— Какую телеграмму? — переспрашивала мама.

— Ну телеграмму, бумажную, что я забыл дома путевку и паспорт.

— Какой паспорт? — упорствовала мама.

— Ну что значит какой. Тот самый, который мне выдали в шестнадцать лет.

— Как, разве ты его не обменял?

— Обменял, мама, обменял и забыл.

— Как, ты забыл обменять паспорт?

— Обменять я не забыл, я забыл его взять с собой. И дал тебе телеграмму, чтобы ты выслала мне паспорт и путевку. Ты получила телеграмму?

— Я ничего не получала, кроме пенсии, я тебе вышлю.

— Не надо мне пенсии, вышли мне паспорт и путевку.

— Ну так бы и говорил с самого начала. А то морочишь мне голову с помидорами, а про существо дела не говоришь. В кого ты пошел, я просто не могу понять.

— Мама, вышли мне все это скорее! — кричал Синичкин. Короче говоря, мама в Москве поехала на вокзал и отдала паспорт и путевку проводнику поезда.

Синичкин перезвонил в Москву, уточнил номер поезда и вагона и поехал за ними на вокзал. Естественно, проводник вначале не хотел отдавать паспорт Синичкину и путевку на ту же фамилию артисту Л. Куравлеву. Пришлось долго доказывать, сличать личность и фотографию. Короче, через сутки после звонка паспорт и путевка были уже у Синичкина, но он не стал сразу относить эти документы к администратору дома отдыха. Нет, он понес свой паспорт к Наде, нашел ее в той же беседке. Глаза ее были красны от слез. Синичкин извинился за то, что побеспокоил ее. Он был вежлив и спокоен, наш Синичкин. Он был полон достоинства и внешней невозмутимости, но внутри у него все клокотало.

— Разрешите мне задать вам вопрос, — начал он высокопарно.

— Пожалуйста, — сказала Надя, которой также моментально передалась строгость и официальность Синичкина.

— Если я вас правильно понял, то основным препятствием нашему общему счастью является то, что я артист. Не так ли?

— Именно так, — ответила Надя. — Вы меня поняли правильно.

— Или, другими словами, для вас важна душа человека, его характер, так сказать, личность, но вам мешает его внешний блеск, популярность и успех, не так ли? Я вас понял правильно?

— Именно так.

— Другими словами, — продолжал Синичкин, — если бы я был не я, то есть с тем же лицом, с той же душой, но только не был популярным артистом, вы бы не стали бороться со своими чувствами и не стали наступать на горло собственной песне! — с пафосом закончил Синичкин.

— Да, — грустно сказала Надя, — я бы тогда ни на что не стала бы наступать.

— В таком случае, — сказал Синичкин высокопарно, — имею честь сообщить вам, что я не Куравлев и не артист, я дамский парикмахер, имя мое Владимир, фамилия моя Синичкин, — и он гордо протянул Наде свой паспорт.

Надя дрожащими руками взяла паспорт, заглянула в него. Затем посмотрела на Синичкина полными слез глазами, потом сказала:

— Да как же так можно?! — и швырнула паспорт прямо в лицо Синичкину.

Такого Синичкин не ожидал. Он мог предположить, что она бросится ему на шею, мог предположить, что она смутится, так как поймет, что ее коварные замыслы раскрыты, что она ошиблась в своих расчетах на артиста, что действия ее по завлечению популярного артиста провалились и стали теперь ненужными, но такой реакции Синичкин никак не мог ожидать. Ему было больно, нехорошо. Но, во всяком случае, он убедился, что полюбила она его, если только можно называть таким словом ее отношение к нему, за его мнимую популярность, а сам по себе Синичкин ей не нужен был никогда.

Обо всем этом он и рассказал Семенову, после чего улегся лицом к стене. Семенов повертел в руках паспорт Синичкина, но не такой он был человек, Семенов, чтобы просто так сдаться.

— Смотри, — сказал он, — я и не думал, что до сих пор делают фальшивые паспорта. Это что ж, тебе в милиции выдали, чтоб народ не приставал? Выходит, живешь с двумя паспортами. Вот бы мне так, я бы тут же с Таиской расписался.

Таисия не заставила себя долго ждать. Она тут же без стука влетела в их номер с криком:

— Аферисты! Один аферист изображает, а другой — на, погляди, что мне твой друг на память подарил…

Она протянула Синичкину фотографию, на которой были запечатлены две личности — Семенов и его жена, которая габаритами и серьезностью лица ни капли не уступала мужу.

— На вечную дружбу, — процитировала Таисия надпись и, бросив фото в лицо Семенову, ушла, приговаривая: — Я свое в пионерлагере отдружила. Ишь ты, честный какой! А я значит уже и не человек. Если ты такой честный, зачем ходишь ко мне?

Синичкин лежал лицом к стене. То, что произошло у него с Надей, так ошеломило его, что остальные неприятности его уже мало трогали.

А неприятности, естественно, посыпались на Синичкина непрерывным потоком. Наутро весь санаторий уже знал, что Куравлев — это не Куравлев. И что Синичкин — это дамский мастер, в смысле парикмахер. Некоторые перестали здороваться с ним. Другие смотрели на него с презрением, иные с сочувствием. Семенов с утра сказал:

— Ну ты, артист, меня все равно не проведешь.

То есть остались и такие, которые не поверили в неожиданное превращение артиста в парикмахера.

Однако понемногу Синичкин, который ходил как в полусне, стараясь избегать чьего-либо общества, занялся своим прямым делом, потому что только оно и давало ему успокоение. Одна дама, которая должна была идти вечером в варьете, попросила его уложить волосы, потому что она попала под дождь и прическа была совершенно испорчена. Синичкин пришел даме на помощь и сделал такое чудо парикмахерского искусства, что на другой день к нему стояла одна очередь из отдыхающих и одна очередь из медперсонала. Одни шли в театр, другие в ресторан, и всем хотелось быть красивыми. Многие женщины даже говорили, что это хорошо, что Синичкин парикмахер — хоть какая-то от этого артиста польза.

А раз женщины полюбили Синичкина, значит, все в порядке — климат общественного мнения дома отдыха потеплел по отношению к Синичкину. Даже поговаривали о творческом вечере дамского мастера В. Синичкина, но он отказался наотрез. Вообще для него на юге все померкло. Изредка они виделись с Надей, но не разговаривали и даже не здоровались. Больше того, если это происходило на улице или в парке, они, издали завидев друг друга, сворачивали куда-нибудь в сторону, чтобы не встретиться.

Постепенно Синичкин стал думать о Наде иначе, о чем и говорил своему другу Семенову. Он, Синичкин, попытался поставить себя на Надино место, и получалось, что выглядел он неприглядно при условии, что Надя — честный и хороший человек. Получалось, что он выдал себя за известного артиста, пользуясь чужой популярностью и чужой всенародной любовью, влюбил в себя девушку, а когда это стало ему выгодно, открылся.

А расчет оказался неверным. Так все получилось при условии, что сама Надя была человеком чистым. И снова грызла Синичкина его совесть. Ну ведь мог он позвонить в Москву сразу по приезде в дом отдыха, переспал бы на вокзале ночь, да в конце концов и в доме отдыха тоже люди, поверили бы, впустили на два дня под честное слово. Может быть, он как Синичкин и не смог бы понравиться Наде, но ведь кто знает. А если бы понравился, то не было бы никаких препятствий, что говорить, если не дано тебе врать, то и заниматься этим не стоит, самому себе дороже.