Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич - Страница 51

На столе стояла уже открытая и початая бутылка коньяка, лежала ножками вверх вареная курица, а вокруг нее помидоры, огурцы, зеленый лук и в стороне сиротливо две бутылки минеральной воды, заготовленные предусмотрительным железнодорожным начальством.

— Прошу к столу, товарищ Леонид, — гостеприимно сказал сосед по купе, эдакий крепыш, еще до отпуска загоревший до середины лба, выше, видно, мешала кепка или скорее тюбетейка. Кепка такой резкой границы не дает.

— Прошу к столу, товарищ Леонид, — твердо повторил сосед, — чем богаты, тем и рады.

Ну что было делать бедному парикмахеру. Смотреть на все эти прелести и, глотая слюну, отказываться? Забиться в свой угол, читать фальшиво сосредоточенно книгу, а часа через два, совершенно изнемогая от голода, достать мамины котлетки и бутерброды с сырковой массой или же уйти в ресторан, напиться там, а затем прийти и устроить скандал, потому что надоело, надоело… Нет, конечно, нет. Надо принять приглашение, сесть, согласившись с тем, что ты актер, ну хотя бы на время обеда. А потом, потом… Но не такой человек Володя Синичкин. Не может он просто так согласиться и не может он просто так отказаться. И потому потупил глаза наш бедный парикмахер и сказал:

— Извините, я не Леонид.

— Да ладно тебе, не Леонид. Да когда я у нас на Алтае расскажу, что я с самим Куравлевым водку пил. Да меня, если хочешь знать, да у нас, если хочешь знать, ты любимый артист. А знаешь после какого фильма? «Живет такой парень». Да если я расскажу, что пил с тобой водку…

— Коньяк, — вдруг ни с того ни с сего произнес Синичкин.

Сосед аж оторопел.

— Ну коньяк… А ты что же, водку любишь?

— Да нет, мне все равно. Просто я не Леонид, понимаете, зовут меня Владимир.

— Понимаю, понимаю, слыхал, маманя вас так называла Но я так понимаю, что пристают, вот вы и скрываетесь. Ясное дело. Так мы же здесь вдвоем, кто ж нас услышит.

Сосед встал и захлопнул дверь в коридор. Протянул Синичкину руку:

— Семенов Николай Павлович.

— Синичкин Владимир, — он уже давно не называл отчества, понимая, что никто его по отчеству звать не будет.

— Ну одни же мы, — пожал плечами Николай Павлович, — чего теперь-то из себя строить. Одни, говорю, не боись, парень. Ты же наш, алтайский.

— Не боюсь я ничего. Просто я Владимир, а не Леонид. Понимаете, похож я на артиста, но не артист.

— Ну ладно, слушай, артист, не артист, садись, ешь, потом разберемся. Водка, как говорится, стынет. Садись, что ли!

— Я с удовольствием приму ваше приглашение, но только присоединив к вашим замечательным закускам свои скромные запасы, — витиевато начал Синичкин. Он вообще, когда волновался, а волновался он всегда, когда разговаривал с малознакомыми людьми, так вот, волнуясь, он начинал говорить витиевато. И говоря витиевато, доставал из спортивной сумки котлетки, завернутые в пергамент, сырники, творог, варенье, бутерброды с творожной массой. Все это рядом с курицей и коньяком выглядело жалко, и Синичкин не мог это не почувствовать, а почувствовав, добавил: «К чаю».

Семенов Николай Павлович, также почувствовав неловкость от съестных запасов Синичкина, только сказал:

— Ну ты даешь!

— Давайте есть, — сказал Синичкин, желая разрядить обстановку, — и забудем о том, что я артист.

— Забудем, — сказал Семенов, — ты не артист. Артист не ты. Тот артист — другой. А ты на него похож, — приговаривал Семенов, разливая коньяк. — А раз его нет среди нас, но мы его все-таки любим… Любишь ты артиста Куравлева?

«Ненавижу», — хотел крикнуть Синичкин, но вслух сказал:

— Как артист он мне нравится.

— Ну вот, давай и выпьем за артиста Леонида Куравлева, за здоровье, за счастье в семейной и личной жизни.

Они чокнулись, и, как только Синичкин опрокинул содержимое стакана в рот, Семенов добавил:

— И чтоб ему на юге отдохнуть получше.

Синичкин так и поперхнулся.

— Да не Куравлев я, не Куравлев, — закричал он, не зная, что раньше делать — протестовать или закусывать.

— А кто говорит, что ты Куравлев? — резонно спросил Семенов.

— А что же вы говорите «на юге отдохнуть»?

— А что, Куравлеву на юге отдыхать нельзя?

— Можно.

— Ну вот, может, он как раз сейчас и едет на юг. В одном купе с кем-нибудь…

— Ну знаете, — не выдержал Синичкин, — это уж слишком. В конце концов я вам сейчас докажу. Я вам паспорт покажу. — И Синичкин полез в чемодан за паспортом.

Но паспорта в чемодане не оказалось.

— Давай, давай, показывай, — приговаривал Семенов. Синичкин стал шарить по карманам. В карманах паспорта тоже не было.

— Небось дома забыл? — ехидно спросил Семенов.

— Забыл, — простодушно ответил Синичкин.

— Ну артист! — захохотал Семенов. — Вот что значит артист. Разыграл как по нотам. И главное, лицо такое, будто точно забыл. Давай, дорогой, выпьем еще по одной за твой талант.

— Послушайте, там же в паспорте путевка в дом отдыха.

— Это уж как водится, — отвечал Семенов, подавая стакан Синичкину. — Путевка в паспорте. А паспорт где? Будь здоров, Леонид, не знаю как по батюшке.

— Да так зовите, — машинально ответил Синичкин.

— Ну вот, дорогой, другое дело, а то «я Володя, я Володя».

Но Синичкину было уже не до Семенова. Как же без паспорта?

Без путевки? Ведь в дом отдыха не примут. Володя машинально выпивал, машинально закусывал. А тут еще и проводница пришла, билеты собирает.

— Батюшки, — всплеснула она руками, — Куравлев! Живой! — и тут же побежала за напарницей. — Да как же при входе-то не заметила, — приговаривала она на ходу. Растолкала спящую напарницу.

— Кать, на 18-м месте едет-то знаешь артист-то какой?

— Заяц, что ли? — отмахнулась спросонья Катя.

— Какой еще Заяц? Такого и артиста нет, Зайца. Куравлев едет, вот кто.

— Да хоть бы Смоктуновский, — сказала Катя и опять отключилась. Но тут же вскочила.

— Сам? Живой?

— Ну! — красноречиво ответила Настя.

— Иди ты!

— Иду.

И они обе побежали смотреть на живого Куравлева. А тот, кто представлялся им Куравлевым, сидел ни жив ни мертв. Он пил коньяк. Выхода у него не было.

— Куравлев! — в один голос сказали проводницы, сели напротив Синичкина, в четыре глаза уставились на него.

— Ближайшая станция когда будет? — заплетающимся языком спросил Синичкин.

— Ой, горемычный, — запричитала Катя, — как же ты мучаешься.

— Верно говорят, — вторила Настя, — все артисты пьяницы.

На ближайшей станции шатающегося Синичкина вели под руки к телеграфу, и там он нетвердой рукой написал телеграмму: «Мама вышли паспорт путевку», — и так без адреса отдал телеграфистке и деньги ей оставил, а сам пошел назад в поезд.

— Все в порядке, — сказал он Семенову, — теперь можем ехать, вышлет.

— А куда вышлет, ты хоть написал адрес-то?

— А зачем? На путевке написано: Дом отдыха «Спартак» — напротив «Динамо». Мне. В личные руки.

— Здравствуйте, — сказал Семенов.

— Здравствуйте, — не возражал Синичкин. — Я как вошел, сразу поздоровался, а вы, значит, мне сейчас отвечаете. Лучше поздно, чем никогда.

— Да нет, здравствуйте в смысле приехали.

Синичкин кинулся к чемодану.

— Да не суетитесь, Леня, я говорю приехали в смысле едем в один и тот же дом отдыха «Спартак».

— Замечательно, — сказал Синичкин, — подтвердите там, что я не Куравлев и что путевки у меня нет, не было и не будет.

— Да спи уже, Куравлев, не Куравлев, — Семенов уложил Синичкина, снял с него туфли и накрыл одеялом.

Подробностей следующего дня В. Синичкин не помнил. Подробностей было слишком много. Приходили разные люди. Одни приносили с собой бутылки и тут же распивали, другие, стоя в коридоре, спорили. Куравлев это или не Куравлев. Третьи располагались в купе по-хозяйски и долго обсуждали достоинства и недостатки актерских работ Куравлева. Четвертые рассказывали о своей жизни, делились воспоминаниями о войне и детстве. Пятые учили Куравлева жить, ссылаясь на богатый житейский опыт. Шестые учили Куравлева актерскому мастерству. Седьмые предлагали Куравлеву тут же сыграть в карты.