Лион Измайлов - Измайлов Лион Моисеевич - Страница 42

Налогов огромных не платим, сидим тихо, в разборках не участвуем (крышу хорошую имеем в лице авторитета одного), в политику не лезем. На деньгах деньги делаем. На жизнь хватает, и слава богу. Вот так и живем. Да. Так откуда она у меня, Лидушка-то, взялась…

Ездил я как-то, граждане, отдыхать в Анталию. Мы народ скромный, на Сейшелы не рвемся. Не потому, что денег нет, а потому, что Анталия ближе. Вода чистая, еда хорошая, сервис ненавязчивый — что еще надо. А женщины самые лучшие, то есть наши, российские. Вот сидит она, красавица, у бассейна передо мной. Хороша необыкновенно.

Час сидит, два сидит, на меня не смотрит, но на третьем часу, чувствую, пора знакомиться, потому что вижу, немчура уже кругами возле нашей русской красавицы ходит.

Подходы мои особым изяществом не отличаются. Но я давно понял: если ты женщине приглянулся, то хоть с чего ни начни, все удачно будет, а если ты ей не понравился, то чего ни придумай, все мимо дела окажется.

И вот сидит она напротив меня и вроде бы книгу читает, пригляделся, а книга у нее вверх ногами лежит, так что же она в этой книге видит? Короче, думал, думал и ничего лучше не придумал. Говорю: «Вам соку не принести?» Она говорит: «А почему бы нет?» Я пошел за соком. Там, у бассейна, бар был. Как назло, очередь — человека три. Небольшая, но долгая. Я все время на нее, на Лидушку, поглядываю. И вот, представляете, к ней все время кто-то подходит и заговаривает. Я дергаюсь, этот турок еле отпускает.

И вдруг я вижу: к Лидушке подходит здоровый, черноусый и предлагает коктейль. И она его берет.

Этот черноглазый стоит рядом с ней и что-то ей заливает, а я со своим соком уже и не нужен. Тут я не выдерживаю и говорю турку:

— Ну ты, козел, побыстрей не можешь?

И тут этот турок говорит:

— Могу, а за козла ответишь.

Наш оказался, из Сухуми. Мы с ним посмеялись. Я покупаю, кроме сока, еще персиков, орешков, пирожные, конфеты и иду к ней, к Лидушке. И она благосклонно все это принимает и вместе с этим черноглазым начинает все это поедать, но куда денешься, его уже не прогонишь, приходится ему говорить: «Плиз, сэр». И этот чернокожий начинает так лопать мои пирожные, что у меня остается только одно преимущество — мой великолепный русский язык, опора моя и надежда в этой бурной заграничной жизни. Потому что этот чернощекий ни слова по-русски не знает. Лидушка на ихнем тарабарском тоже ни бум-бум, а по-английски мы все трое на уровне «зе фазер» и «зе мазер». Вот я и не спешу, молчу. Жду, когда они наговорятся.

А там все эти «аи эм глэд» и «файн» уже закончились, и тут я включаю свой фонтан красноречия, поскольку дня два ни с кем не говорил и скопилось много невысказанного.

И теперь уже Лидушка, утомленная мозговым напряжением от иностранного, переключается на меня, и чернобровому делать нечего. Он раскланивается и уходит.

— Я еще подойду, — грозит он напоследок по-английски, а может, наоборот, обещает не подходить. У меня с английским не очень хорошо. «Да» и «нет» путаю.

Говорил мне Карл Маркс: учи иностранный — это еще одно средство борьбы за существование.

Хорошо ему было — его Энгельс кормил, а нам не до языков было — мы материалы съездов учили да его дурацкий марксизм.

Это я уже Лидушке говорю. И она со мной полностью согласна.

Слово за слово. Лидушка рассказывает, что она микробиолог, что не замужем, сыну девять лет. В общем, обычная история. Вечером мы с ней идем на концерт. Здесь каждый вечер аниматоры работают. Садимся на лавку в амфитеатре, начинается представление кого-то там на сцене. И вдруг рядом с Лидушкой, с другой стороны, появляется этот жгучий брюнет, садится и начинает с ней мило ворковать. Мне уже все это не смешно. Минут через десять я затосковал и говорю:

— Я вам не мешаю?

— Пока нет, — говорит она и смеется.

Я сижу, заканчивается эта анимация. Все встаем, под заключительную песню делаем какие-то телодвижения. Идем в бар возле бассейна, сидим, пьем чего-то. Плачу, естественно, я, сухумец мне подливает:

— Что, браток, попал?

Я плачу как джентльмен, а он, ухажер, тоже вроде как джентльмен, но почему-то не платит. Он что-то рассказывает, естественно, по-английски.

Мы напряженно пытаемся понять. Уже головная боль от этого напряжения. По-моему, этот турок и сам не очень понимает, чего говорит. В общем, скоро это все надоедает.

Я наконец говорю ей тихо:

— Может, я пойду?

Она поворачивается ко мне, смотрит долгим взглядом и говорит:

— Я бы хотела уйти с вами вместе.

И все. Туг же сухумец дает счет нашему турку. А мы с Лидушкой улетучиваемся. Берем еще пару коктейлей в вестибюле, бутылку шампанского и отправляемся к ней в номер. Из номера я выхожу уже поздним утром.

А днем, на пляже, я подношу ей шикарный букет цветов. Это у меня обязательно.

Мне было с ней хорошо. И ей, кажется, не слишком со мной противно.

Однажды мы с ней ездили в турецкий ресторан. Ресторан располагался на склоне горы. Вы только представьте себе — вдоль горы спускаются террасы. На террасах столы. А внизу старинная мельница и поток воды, падающей сверху, до сих пор вертит колесо этой мельницы. На самом верху, в этом бурном потоке, лениво покачивая хвостами, стоят в воде огромные форели. Мы выбрали себе по форельке. Сели за стол на террасе, и нам подали жареную форель, овощной салат и бутылку вина. И все это стоило, как потом оказалось, всего четырнадцать долларов. А за такси, как опять же потом оказалось, мы заплатили все двадцать. Во, загуляли! И мы сидели под деревом, а через его не очень густую крону на нас падали теплые солнечные лучи. Мы с аппетитом ели и пили, я ей рассказывал какие-то смешные истории. Она так красиво смеялась, и тогда ее окликнул какой-то ее знакомый. Откуда он взялся на нашу голову? Когда он ее окликнул, я готов был кинуться на него и треснуть по башке.

Какое он имел право знать мою Лидушку?

Уже «мою», отметил я про себя. Ревность плохое качество. Порождено чувством собственности. Мое — и никому больше не принадлежит. Больное самолюбие также отравляет жизнь, подсказывая порочную мысль: «Он что же, лучше меня?» Почему это на него обращают больше внимания? Подходят какие-то два мужика:

— Лида, как ты здесь? Где ты отдыхаешь?

Откуда они взялись? Почему стоят у нашего стола? Хорошо еще, появились две их подружки и на меня уставились. Потом они все пошли на соседнюю террасу.

— Кто-то из бывших? — равнодушно спросил я.

— Да, один старый знакомый, — сказала Лидушка, поскучнев.

Мы прекрасно провели время среди этой журчащей красоты, выпили еще бутылку. И еле дождались, когда таксист довезет нас до Лидушкиного номера. А таксист не спешил. Он все время рассматривал Лиду в зеркало. И мне казалось, что вот-вот он предложит мне цену за нее. В конце он сказал: «Какой женщин», — совсем по-кавказски. Наконец мы остались вдвоем в ее номере. Вот уж праздник так праздник: Лидушка отдается так, что сравнить ее не с кем.

Она — женщина сладострастная. Вот такое словцо вспомнил я из старого лексикона. Она чувствует каждую секунду секса, чувствует и ценит. Она очень благодарная любовница. Рядом с ней чувствуешь себя мужчиной.

Я думал, что это юг, море, солнышко сделали ее такой прекрасной. Бывает — приезжаешь потом в Москву, встречаешь свою южную подругу и — где море, где солнце? Все куда-то пропадает на фоне города и забот, но здесь не пропало. Ничто не забыто, никто не забыт — как гласили прошлые коммунистические лозунги.

Когда мы прилетели в «Шереметьево», меня никто не встречал. У нас с женой это не принято.

А ее, Лидушку, встречал какой-то мужчина средних лет.

Она увидела его издали и сказала:

— Меня встречают, не ревнуй — мой старый знакомый.

— Естественно, влюбленный давно и безнадежно.

— Естественно, — сказала она.

Сколько же их, влюбленных в нее?

Она пошла — высокая, стройная, желанная, — я сразу заскучал. Казалось, что она уходит навсегда.

Уже уходя совсем и глядя вперед, она сделала дяде ручкой. Я смотрел ей в спину и понимал, что она уходит навсегда. Ну что ж, надо с этим смириться. Не в первый и не в последний раз кончается мой курортный роман именно так. Будем вспоминать ее с легкой грустью.