Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна - Страница 55

Болезни даны для наставлений, испытаний и урока. 7 минут до заката. 9 градусов в Москве и это чувствуется. Хочется бежать на закат, улыбаться, засыпать и даже просыпаться. Все болезни проходят. Все беды уходят. Новое. Я вижу страницы новых тетрадей и книг, которые еще не написаны. Сбыться. Быть. Служить. Более нет права на индивидуальное, есть только право на служение. Дышать в городах масштабами воздуха, в котором пока нет бомб, но могут и быть. Открывать глаза солнечному свету грядущего дня.

Не бояться рассветов.

Типичная я: полдня умирать, расклеиваться, сходить на лекцию отца Андрея Ткачева, получить медаль «Слово и импульс», прийти и работать с яростью.

Конечно, совершенно нет времени что-то записывать, ибо надо все скрепить, что было отложено на эту неделю, с той, неплодотворной, но необходимо. Пока есть в селе святой – будет стоять село. Пока есть в России хотя бы один святой человек – будет стоять Россия. Когда есть Иов, весь гнев сатаны обрушивается на него, и он отвлекает дьявола от борьбы с нами. Когда нет святых, весь мирняк месят бесы.

Слушала сегодня отца Андрея Ткачева. Мне кажется, только ему одному и можно выступать на Первом – брать все эфирное время и выступать, выступать без цензуры и ограничения. Конфликт наш – сакральный, эсхатологический. Мы стали Катехоном: Бегемотом против «антихриста»-Левиафана. Сила силу месит, и в этом месиве родится новая эпоха.

Саша[390] заметил недавно: «А что индусы так боятся на эфире Третьей мировой и пугают всех ей? Разве они не понимают, что Кали-юга закончится и наступит новый век?»

Боятся. Пугают. Потому что предали свое масштабное видение парадигмального хода истории.

Бесы месят мирняк, прикрываются щитами, взращивают русофобию, а мы идем молчаливо – воины Христовы.

Отец Андрей рассказал, что на Царьграде оператор поделился с ним откровением: «Батюшка, когда я кладу поклон, пуля минует бойца». «Дай силу нам, мирским, тыльным, класть поклон, один два – и каждый – будет пуля, которая пройдет мимо наших воинов». Слава воинству Света! Месите тьму!

Второй день подряд ночью становится спокойно.

«Вотан до мельчайших деталей похож на нас, – писал Вагнер другу. – Он – свод всей интеллигентности нашего времени… Такая именно фигура, – ты должен это признать, – представляет для нас глубочайший интерес». А нибелунг Альберих для Вагнера – это современный банкир: «Если мы вообразим в руках нибелунга вместо золотого кольца биржевой портфель, то получим законченную картину страшного образа современного владыки мира». Вагнер страстно желает гибели этого несправедливого общества, гигантской катастрофы, которая разрушит весь мир – и погребет под его обломками все пороки и преступления людей. Но если в годы революционного подъема, только приступая к работе над «Нибелунгами», Вагнер глубоко верил, что на развалинах старого мира родится новое, невиданно прекрасное человеческое общество, – то разгром революции и торжество буржуазии подорвали веру композитора в грядущую победу, в близость царства свободы, правды и красоты. Гибель лучшего из героев, никому не приносящая избавления, придает финалу мрачно-трагические черты. Лишь в музыке, в последней просветленной теме, пробивается луч надежды. [391]

Единственные события, которые могут нас вразумить – радикальные изменения, затрагивающие весь мир. Война. Потому война – отец вещей, потому что она разделяет и показывает контуры всего, Те, кто не соответствует подлинному, истлевают перед вспышкой молнии. Те, кто соответствуют, остаются.

После того, как вы запечатлены вспышкой, важное – прочертить этот контур, дорисовать.

Солнечные мотивы Вагнера запретили мне с сегодняшнего дня (официально) любые жалобы. Никаких жалоб, только ярое солнце!

Ложный побег и форма экстремальной идентичности. Нужно научиться сидеть на месте. По Красной площади.

Пора начинать бегать под Ницше или Вагнера. Слушать два дня подряд Вагнера. Пожалуй, самое мудрое решение, принятое за последние полгода. Это совершенная психотерапия и избавление от внутреннего. Вся жизнь на пространстве нот раскладывается и предстает иллюзорной. Мифы делают строже. Не забыть! С сегодня – новая реальность.

Естественно, хочется метнуться и туда. Иногда хочется зимы, и чтобы ночи темные, долгие и мало света. Но в такие периоды как раз радость от того, что светом заполняется все. Я вижу странный образ: легкая занавеска вздымается от легкого летнего ветра, утренний свет, рассветное, и белые простыни.

Пусть Свет затопляет, белый, строгий, Великопостные дни, и будет жизнь, и есть жизнь, и славим жизнь.

Я ругала себя за долгий сон, а один из коллег сказал мне, что я, наверное, даже во сне работаю. Так вот: расскажу. Нет, я не работаю и не беру новые горизонты, не убиваю врагов и не становлюсь сильнее. Я бегу, бегу через закрытые веки к миру, где, наверное, не действуют никакие обычные законы, и нет тоски или есть, но меньше.

Предстоит поход. Предстоит крестовый поход. Меня мало, я мало защищаю страну, я мало читаю стихов, я мало пишу. Я не Дилан Томас. И никогда не могла бы им стать. Я не валькирия. Но могу ей стать, если смогу пробудиться. Я не Зигфрид, но могла бы им стать, если бы могла пробуждаться в те моменты, когда я нужна. Кажется, у меня получится.

Две недели назад я написала человеку о том, что мы по разные стороны баррикад. Что ж, с тех пор стороны, возможно, не стали такими противоположными.

32-й день операции.

Так вышло, что мои линии и направления развились и продвинулись, пусть и довольно травматичными образами. Но, видимо, не всегда берется цель так, как предполагается. То, что замесила много внутренного мирняка – плохо. Но по-другому высоты не берутся. Посчитаем это расплатой.

Две недели и 5 дней назад я написала последние сообщения, а две недели назад, ровно в ночи субботы, в Петрограде не выломила дверь и написала много сообщений о походе Юлиана – трагичном. Я их резко удалила и не помню, но прошло две недели, я уже не чувствую связь: обрубленные канаты. В январе чувствовала, сейчас нет. Значит, спецоперация показывает важных и нет. Перелом будет. Переломим.

Когда-то были времена, когда я звонила будить Петроград. Звонила будить взрослого человека, который в течение двух часов не мог проснуться. Это, вообще, нормально?

Погрузилась в воспоминания. Как под лед провалиться, и в безвременье. Эти воспоминания не стоят ни одной страницы. Быстро убрать и вперед сильней.

Я никогда не выйду на пробежку в Центральный парк, не пробегу Бостонский марафон, не поеду по огромным дорогам, опасным и пыльным, огромной страны, где правит дух безумия и психоделии. Не посещу «Бернинг Мэн» и не узнаю, как выглядит Калифорния, когда там закаты. Не встречу реальную Америку и не постреляю с реднеками. Я никогда не окажусь в Майями и не увижу разрушенные преступностью города, не сделаю репортажи про конец американской гегемонии и не захвачу Капитолий.

Вместо этого я буду счастлива в огромной моей славной стране, которая – в крови, раздираемая либеральным морозом и холодом, как клинками. Я буду вставать на слабые доски, прогнившие со времен конца советской Империи, лезть вверх по замысловатому дому – пятиэтажному деревянному. Но в этом – моя судьба и радость. Я жива тут. Мне не нужно то, мне нужно это. Я стану медиком и научусь останавливать кровь моей страны, я научусь вырывать острый кинжал из раны так, чтобы крови больше не было. Я стану лекарем и знахарем. Я отмолю ее.