Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна - Страница 37

Родственники. Кто живой остался, того в хоровод. Мертвых тоже усаживайте.

В том городе. Реки переходят уже по застывшему льду. В этом городе начинает становиться холодно, и снег уже не падает хлопьями на утомленные светом ресницы. В том городе темнеет еще раньше, чем в этом, а светлеет позже. Идеальный город, в котором лишь несколько часов рассвета.

В этом городе рассвет слаб, закутанный в плед пасмурных облаков. Начинает замерзать природа, но я все еще не знаю, какой сезон, ведь я сужу о сезонах по моим снам. А вчера мне снился ворон. Сидящий на форточке. Между домом и миром.

Почему-то я подумала, что это к смерти, забыв, что птица во сне – это символ души.

Все. Это полный разряд: то ли слишком большой город и перемещения между разными точками длиной в три-четыре часа суммарно за день на машине ответственны за измождение, то ли неловкие «6 часов сна» с невозможностью спать, то ли ночной холод, то ли что-то еще, но в прямоэфирном режиме еле бреду и рискую далеко не дойти – какой-то сбитый уже шаг. Будем придерживаться версии, что пока это в связи с тем, что город очень большой и расстояния большие.

Де Голль:

Русские люди никогда не будут счастливы, зная, что где-то творится несправедливость.

Зарисовки обычного провала каждого дня (каждый день днем у меня возникает провал, я на время вырубаюсь до заката из мира и попадаю в пространство плюшевого спокойствия, которое, кстати, мучительно).

Сегодня, чтобы разбить его и физически устранить, пошла, чтобы меня посильней промяли.

На вопрос: «больно ли?» я говорила всегда «нет». И мягкая улыбка скользила по лицу. Я люблю, когда массаж больно делают, и ты еле-еле выдерживаешь его, я люблю агрессивное проминание мышц и спины. Я вообще люблю агрессию. Перекладывали с бока на бок, проминали, погружали руки в ребра и под них, и хрустело все тело. Так стоит на гвоздях человек, осознавая, что его боль так сильна, что, возможно, она – иллюзия. Я люблю практики радикального пробуждения. Сделать бы их не с телом, а с умом! Воля, где ты?

Да. Да, я отпраздную ДР в Прошуттерии либо 17 либо 18 декабря. В.[284], П.[285], Н.[286], Н.[287] и Н.[288], конечно, тоже (но ты в Москве будешь, наверное, если еще читаешь этот канал), вам быть!

Настя К.:

Я тут решила сделать серию зарисовочек о своих друзьях. А сейчас разговорились ностальгически с Д., и оказалось, что она не помнит, не помнит эту историю. Что придало моему намерению, как любят говорить дипломаты, мощный импульс. Итак.

Поистине невероятная история одного знакомства и начала большой дружбы.

Ньюс-румы отвратительны. Печатных машинок уже, конечно, нет, и курить в помещении нельзя, но в остальном – это филиал ада. В огромном общем помещении сидит несколько десятков человек. Кто-то обсуждает темы, перекрикиваясь через ряды, кто-то прямо здесь берет интервью со специально предназначенного компа, кто-то греет в микроволновке рыбу, у кого-то звонит телефон. Кому-то душно, кому-то холодно, а зимой все дружно болеют гриппом, который расползается через общую вентиляционную систему – по рядам.

Кажется, что главный плюс во всем этом – возможность общаться со всеми присутствующими, попасть в соседний отдел, сделав пару шагов… На самом деле, в основном, ты даже не знаешь, кто все эти люди. Разве что каких-то знаменитостей узнаешь в лицо или случайно выясняешь (например, потому что тебя очень раздражает гиперактивный и крикливый молодой человек), что некто, сидящий за соседним столом – тоже известная персона.

Так и с Д. мы, наверное, год в основном не замечали друг друга, поскольку работа была параллельной, и мы пересекались чисто технически, скажем так. Я разве что иногда украдкой поглядывала со стороны на деловую и стремительную Д.

Тогда я неплохо знала итальянский, и иногда что-то переводила, расшифровывала и даже брала интервью. В тот день я как раз собиралась поговорить с одним итальянским спикером, и минут за 10 до интервью нервно бродила между столом и кулером с чашкой теплой воды. Из-за простуды у меня постоянно садился голос и сушило горло.

Вдруг подошла Д, как всегда деловая и стремительная, представилась и начала то ли рассказывать, то ли спрашивать что-то связанное с предстоящим интервью. Пожалуй, это был первый раз, когда мы вообще заговорили.

Я кивала головой, попивая из чашки, но когда собралась ответить… почему-то не проглотила, а решительно вдохнула большой глоток воды.

Я кашляла. И кашляла. И кашляла. Вода никуда не собиралась, ей было и так нормально, в отличие от меня. Я не могла сказать ни слова, ужасно злилась и думала, что сейчас позорно задохнусь на глазах всей почтенной публики, которая с интересом уже собиралась вокруг. Я легла на пол, потому что когда-то видела на ютубе, что это помогает. Не помогало. В этот момент ко мне подошла какая-то совершенно незнакомая женщина, обхватила руками и классическим ударом «замка» по грудной клетке выбила из меня эту злосчастную воду, и я наконец прокашлялась. Все это длилось от силы пару минут. Испуганная Д. все еще стояла рядом. И я продолжила разговор, сдавленным шепотом, потому что голос окончательно сел. Интервью состоялось и прошло нормально, а вместе с Д. мы впоследствии пережили множество невероятных историй, и она стала одним из моих самых близких друзей.

Это был 13-ый год, его январь, самое начало – и самый дешевый отель на Gare du Nord, в котором были стены из соломы и белье постелей. К нему было странно прикасаться, впрочем, было еще холодно, но из окна были видны переходы наземные, и деревья, и вокзал, и маленькие столики кофеен. Я улетала в Марокко – в небольшую 3 дневную странную поездку – лоукостерное метание и огромные птицы над океаном. Купались ночью в холодных перекатах воды – и, если бы не это купание, наверняка бы 100 коктейлей нас убили бы прямо на песке.

Жить прямо и строго

Самое, пожалуй, интересное в жизни – это жить прямо и строго тогда, когда начинает казаться, что все совершенно бессмысленно. Научиться жить без эмоции к жизни. Вот подлинная цель.

Только для «маленьких монстров»[289].

Ведь смерть нужно осмыслить. Ее просто так не отпускают. В этом доме я чувствую смерть. Здесь умерла бабушка. И до сих пор боюсь идти туда, где она умирала, хоть все уже выстирано, а простыни с кровотечением уже выброшены. На улице снег, а в доме прохладно, и по запястьям бредет холод. Из окна немного дует. А я понимаю, что мертвые могут стоять и смотреть на меня. Хоть 40 дней обоим минуло. Те сложные 40 дней. На деревьях снег белыми шубами. Если плакать на морозе, то слезы будут замерзать и превращаться в лед. Вечер. В доме. В котором умирали. Я все еще помню. Ведь несколько лет жила, думая и о них, продуктовое, техническое, пусть и такое. Но. Если умирают они, то и я на шаг ближе к смерти, а это значит надо усилить жизнь. Подкрепить. Кто-то делает это через детей, кто-то, через книги, я же пытаюсь через огонь, активность, проекты, в которые я верю и на которые надеюсь ради моей родины. Огонь. Но внутренний, слабый. Интенсивность времени предельно низкая, все вязкое, я умею теряться в дне. И даже теперь умею медленно ходить, да и нервного стало меньше, оно стало глубже проникать просто и впитываться на плитник. Хотя и плитника уже нет. Его уничтожил магний, B6 и встреча. Но лапы холодных деревьев еще есть. И белый покров. И слеза. И где-то в той части дома, где умерла бабушка, легкий шорох. Я ее вспоминаю.