Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна - Страница 2

Когда в метро говорят «соблюдайте спокойствие и порядок, поезд скоро отправится», ваше спокойствие – так же, как у меня – исчезает? И пронзительный звук вагона, затягивающийся на миллионы секунд. Ничто не является таким беспокойным, как прерывающийся голос машиниста, говорящий о необходимости соблюдать спокойствие. Вагон стал темным. На чуть-чуть.

Солнечный активизм.

Телесность ломится от пара. Хорошо, когда только от него. Телест-ность. «Телест» – «нести». Где же мой Телест? У каждого в жизни должен быть Телест. Если его нет, человек должен задуматься, все ли он делает правильно. В подмосковном городе двое двадцатилетних сосен были арестованы за создание организованной преступной группировки «Телест».

Кластер античников. Кластер ранних стоических школ. Слово «кластер» меня заворожило. Непопулярное искусство как цель. Чем менее популярно нечто, тем ценнее оно. «Устраивать выставки, запрещая на них приходить всем!»

Странно. Всю жизнь виделись финно-угорские черты во мне как желание зарыться в землю. Оказывается, в финно-угорском есть дионисийское – очень странная смесь. Спокойные, нессорящиеся, курносые и при этом зарываются в землю солярно. В гробиках, в гробиках спят. Солярное закапывание – это как старообрядческий сон в гробах! «Ах, гробы мои, гробы»![8]

«Баллистический желатин». Солярная «зарывка» в землю.

The “clusters” of which this Universal “cluster of clusters” consists, are merely what we have been in the practice of designating “nebulae” – and, of these “nebulae,” one is of paramount interest to mankind. I allude to the Galaxy, or Milky Way. [9]

Из разговора с Эженом[10]:

– Мы солярные?

– Нет ни солярки, ни керосина…

– Тогда – олеонафтические!

Олеонафтические топи – это такие лоскуты природы, где можно сесть на скамью, располагающуюся на воздушной подушке из невесомости, и плыть, кончиком пальца на ноге направляя корабль, прорывая пальцем маленькие ямочки в сгущенной нефтяной дали. Там есть розовощекое сияние перед закатом и странные древа, издали сосны напоминающие. Вьется нежность там, подобно виноградным лозам. Ногу в нефть опустить при условии, что под черной коркой поверхности никаких подвохов не будет.

Внезапно захотелось положить кого-то на землю за три удара. В принципе, я это умею: надо теперь научиться сделать это за два.

А вдруг и внутри меня нефть течет? Болотистый цвет глаз в центре держит черный зрачок. Через него она с внешним миром и общается. Течет, течет нефть и на тебя несдержанным взглядом выплеснется. Поплывем по реке, ноги в воду окунем и будем бродить по поверхностям черным. Олеонафтические шатуны.

Землю ели, хороводы водили, червей варили, почву любили, деревья целовали, небеса подпирали, грибы собирали, о могилах грезили, в гробах спали, руки укутывали, половицы расшатывали, ближнего возносили, на небо сон провожали, тропы протоптали, листья сметали, одеялом накрывали, весну ждали.

– Мертвые не шумят, – сказал Вощев мужику. – Не буду, – согласно ответил лежачий и замер, счастливый, что угодил власти.

– Ну, прекрасно, – сказал тогда Чиклин. – А кто ж их убил? – Нам, товарищ Чиклин, неизвестно, мы сами живем нечаянно. – Нечаянно! – произнес Чиклин и сделал мужику удар в лицо, чтоб он стал жить сознательно. Мужик было упал, но побоялся далеко уклониться, дабы Чиклин не подумал про него чего-нибудь зажиточного, и еще ближе предстал перед ним, желая посильнее изувечиться и затем исходатайствовать себе посредством мучения право жизни бедняка. Чиклин, видя перед собою такое существо, двинул ему механически в живот, и мужик опрокинулся, закрыв свои желтые глаза. Елисей, стоявший тихо в стороне, сказал вскоре Чиклину, что мужик стих. – А тебе жалко его? – спросил Чиклин. – Нет, – ответил Елисей. – Положь его в середку между моими товарищами.[11]

Мертвые не шумят. Мертывые не шумят. Мертовенькие мертвяки, мертвеченькие не шумят.

А я шумлю. Еще бы калиточку прогрызть!

Порой возникает острая потребность в том, чтобы что-то (кого-то), нечто (ничто) укусить. Впиться зубами и немного ими еще и покусаться. Яростные дни.

При наличии горя в груди надо либо спать, либо есть что-либо вкусное.[12]

Что же разрывает-то так? Гость изнутри? Или чушь постполуденная? Будто слова услышали тысячи шушлянов[13] и маленьких гоэтических существ и начали иступленно играть, играть, играть! Как разрывает, однако – как разрывает. Нефть изнутри.

Метание по цитататам.

Трудись и трудись, а когда дотрудишься до конца, когда узнаешь все, то уморишься и помрешь. Не расти, девочка, затоскуешь.[14]

А в гробиках-то игрушки разложены уже. Хочется подраться, обняться, обмазаться олеонафтом, окунуться в ледяную воду и посмотреть на синее заброшенное небо сквозь поверхность открытыми в остуженной воде глазами. Еще: поваляться на земле, подраться на земле, развалиться на земле, получить синяк от земли, зацепиться за ветку, взаимодействие, упасть небольно, получить еще синяк, найти красивый лист, скатиться с земляной горки, громко спеть песню из XII-го века, не встретить волка, изумиться строгости берега (где глины и месива грязного нет), увидеть лед тонкий, провалиться одной ногой (голой) немного в него…

Еще, еще: «жить холодно и расчетливо» (после валяния в земле – такое желание аннулировано на фазе «желание»). А вообще ясно, отчего так драться хочется, и сильно хочется драться – с кровоподтеками и рассеченным кулаком. Как лихо желания я перевожу из кластера в кластер. Кластер желаний. Избиение земли или избиение землей?

Нефть гниет? Кажется, когда нефть должно не прогорает, она загнивает, плесенью покрывается ее матовая корка, а ее намерение прогоркает. Оттого и редко внутри нефть проявляется. Больно, больно, больно! Состояние тотальной обнаженности.

«Море олеонафта волнуется» В.[15] Mon cœur mis à nu.[16]

Изучение телесности – изучение телестностью – телетезация изучения. Плоть плотью плотить и наплотить. Плотию плоть поправ.