"Девочка в реакторе" (СИ) - Котова Анастасия - Страница 68

Ты скажешь глупости, но…

Мама…

Она была убедительна, как и ее друзья.

Я согласилась с ними.

И подала на развод.

Мы с тобой отныне чужие люди.

Я боюсь радиации, я боюсь Чернобыля в своем доме, мне не нужно, чтобы в меня и моего ребенка тыкали пальцем, я этого не заслуживаю!

И еще…

Я сделала аборт.

Мне пришлось!..

Радиация…

Заканчивая это письмо, хочу сказать: будь счастлив. Не жалей ни о чем. Ты поступил правильно, хоть и погубил нашу семью.

С любовью,

Твоя Люся.

[1] Отче наш, да освятится имя твое…! (укр. яз.)

[2] Ублюдки! (англ. яз.)

Книга Пятая. "Дети Чернобыля"

Глава I

Второе мая, девяносто первый год

— Не нравится мне, что они живут среди обычных детей.

— Кто — “они”-то?

— Да эти, из Чернобыля…

— Их стоит отвести в “Пальмиру”…

— Думаешь?

— А как иначе? Они наших перезаражают!

— Ты что здесь делаешь?!

— А ну брысь отсюда!

Лена побежала по длинному коридору до упора, свернула направо и на одном дыхании преодолела лестницу, ведущую на второй этаж.

Дети, прибывшие из Чернобыля несколько лет назад, вынуждены были сидеть в закрытой секции, куда никого не пускали. Для проверяющих они находились далеко отсюда, чтобы не возникало проблем.

— Ну что?!

Елену окружили у входа в секцию.

— Ничего. Ничего хорошего! — Лена раздраженно убрала длинный светлый хвост за спину. — Нас хотят отправить в “Пальмиру”!

Среди детей волной прокатился вздох ужаса и испуга.

— Что?..

— К “мутантам”?!

— Вообще-то, “Пальмира” — бывший пионерский лагерь, переделанный под санаторий…

— Для таких, как мы! Они нас за людей не считают!

— Лена, придумай что-нибудь, так жить больше нельзя!..

Елена обвела взглядом небольшую команду чернобыльских ребятишек. Пятеро девчонок и трое мальчиков. Среди них не оказалось новенькой, девятилетней девочки с волнистыми тяжелыми и темными волосами. Она как раз вышла из спальни, широко раскрыв рот, из которого не раздалось ни звука. На ней была надета пижама, которая, казалось, сшита на размер меньше, а босые ноги шлепали по холодному бетонному полу.

Малышка уставилась на небольшое собрание пронзительными синими глазами.

— О, смотрите-ка, Персик проснулась!..

Ее прозвали так из-за неестественного румянца на правой щеке.

Лена уперла руки в бока и испытывающим взглядом посмотрела на девочку.

Ее появление в московском, вполне обычном и старом, детском доме, выглядело весьма необычно: солдаты, одетые в форму и бронежилеты, с автоматами в руках, сопровождали девочку в бледно-розовом пальто, едва прикрывавшее колени, без каких-либо вещей. Впереди шли двое в защитных, белых, костюмах, которые Лена запомнила на всю жизнь — незваную гостью привезли прямо из Чернобыля.

— Поживи пока здесь, хорошо? — обратился к малышке один из сопровождающих. — Для тебя же будет лучше, если ты проведешь здесь какое-то время, пока мы не найдем твоего обидчика. А потом ты вернешься обратно.

Девочка лишь смиренно опустила взгляд синих глаз, пряча в густых ресницах огонек недовольства.

Уже поздним вечером, когда их отправили спать — им запрещалось по ночам покидать комнаты без особого разрешения, — Лена вытащила из-под подушки старую потрепанную фотографию отца в военной форме и, разглаживая снимок, любовалась его утонченной стройной фигурой. Не успела пустить слезу, как обычно она делала, уложив своих по постелям, как к ней подошла новенькая и внимательно вгляделась в изображение в ее руках.

— Это мой папа.

Девочка опустила глаза.

— У тебя родители есть? Мама? Папа?

На последнем произнесенном слове малышка тяжело вздохнула и, поджав губы, тихонько заплакала.

— Твой папа умер?

Она слабо кивнула.

— О… сочувствую.

Девчушка присела на краешек кровати и уткнулась взглядом в босые ноги.

— Мой папа жив, я просто очень хочу его найти. Он остался в моем родном городе, в Чернобыле. Ты же тоже оттуда.

Маленькая собеседница промолчала.

— Мне говорили, что ты немая. Это из-за радиации?

Девочка отрицательно покрутила головой.

— Я отлично тебя понимаю, солнышко. — Лена прижала ее к себе, позволяя положить голову на свои колени. Пропустила сквозь пальцы тяжелые темные пряди. — Я сама страшно скучаю по своему папе. Тебе я очень сильно сочувствую, правда. Нелегко пережить такое горе…

Елена почувствовала, как горячие слезы потекли по ее ногам.

— Мне месяц назад исполнилось одиннадцать. Пришлось приложить немало усилий, чтобы принять все как есть… и жить дальше. Я пообещала себе, что отыщу отца, как только выйду отсюда, и мы с ним будем жить дальше как прежде. И я все еще надеюсь, что эта трагедия останется в далеком прошлом. Ты мне веришь?

Малышка покачала головой.

— Делать нечего, придется ехать в этот пионерский санаторий, — заключила Лена, почесав затылок.

— А может, пронесет?

— И не надейся! Эти грымзы старые спят и видят, как сдадут нас куда-нибудь в специнтернат, чтобы совесть не мучила!

— Ну, специнтернат-то для отказников… — неумело пошутила Лена.

— А мы и есть отказники!..

— Не говори так.

— А разве я не права? За нами до сих пор никто не пришел!

Елена обвела взглядом компашку:

— Придут, рано или поздно. Пошлите спать, пока нас окончательно не убили.

Глава II

Третьего мая, девяносто первый год

— Подъем!

Лена с трудом открыла глаза. Всю ночь она любовалась снимком своего отца и плакала, с трудом перенося смертельную тоску и усталость от подобной жизни.

“Ну где же ты, отец…”

Персик спала рядом, на соседней кровати, под нарисованной на стене пятиугольной звездой, отбросив к спинке одеяло и уткнувшись носом в подушку. Ее темные пряди рассыпались по белоснежной наволочке. Школьная форма, которую приходилось здесь носить (уроки еще никто не отменял!), аккуратно сложена, а носы кожаных балеток тщательно начищены. Такая педантичность изумляла.

— А ну-ка встали, быстро! Сколько можно повторять!

Елена ненавидела утро: после пыточного подъема, когда скидывали с кровати и пинками гнали до туалета, следовал не менее изуверский завтрак. Их кормили отдельно от остальных, и прием пищи не обходился без приключений.

Лена вместе со своей компанией, приведя себя в порядок, вошли в обставленную длинными столами столовую. Стены были расписаны изображениями молодых пионеров с красными галстуками, трубящими в горны. Художники добавили длинных, могучих, лучей солнца, небо в ярко-синих тонах и бурную зелень. Подобное творчество навевало еще большую тоску.

Их столики стояли поодаль от остальных.

Обычно завтраки, обеды и ужины они проводили в гордом одиночестве, но сегодня им предстояло провести время в компании озлобленных детей, буравящих чернобыльцев испытывающими взглядами.

— Ну що, братці, — заложив руки в карманы спортивных брюк, Лена села поперек длинной деревянной скамьи (для элиты, между прочим!), — не очікували нас тут побачити?[1]

Ближайшая к ней девочка повернулась и в упор посмотрела на мужеподобную вражину, которая уже мысленно чесала кулаки об ее милое личико.

— Мы не думали, что такие, как вы, могут принимать пищу. Вы же, это, радиоактивны, зачем вам обычная человеческая еда?

В столовой раздался пронзительный смех.

— А ты хотя бы понимаешь, что такое радиация, ослиная башка?! — по помещению прошелся вздох ужаса. — Или в твою пустую головушку ничего не вложили, кроме как задирать других?

— По крайней мере, я в безопасности, сыта и одета. А вот какое будущее ждет вас…

— Такое же, как у всех!

Компашка в ужасе пялились на эту сцену.

– І щоб ти знала: тобі просто ой як пощастило не побачити те, що побачила я! Інакше б загриміла в психлікарню. Такі ванільні слюнтяї, на зразок тебе, просто не створені прожити жахи атомної війни. Чи ти думаєш, що Чорнобиль підірвали американські шпигуни?[2]