Изобретение прав человека: история - Хант Линн - Страница 9

Известный швейцарский физиолог и поэт Альбрехт фон Галлер анонимно выступил с положительным отзывом на «Клариссу» в The Gentleman’s Magazine в 1749 году. Он пытался разобраться, в чем заключается своеобразие Ричардсона. Высоко оценивая достоинства более ранних французских романов, фон Галлер тем не менее утверждал, что они в основном были «не более чем рассказами о великих деяниях великих людей», тогда как в произведении Ричардсона читатель мог видеть героя «одинакового с нами положения». Швейцарский автор придавал большое значение и эпистолярной форме произведения. Хотя читатели могли и усомниться в том, что всем героям нравилось проводить время за подробным описанием сокровенных чувств и мыслей, благодаря этому эпистолярному роману с предельной точностью удалось изобразить каждого отдельного персонажа и таким образом пробудить то, что Галлер называл состраданием: «До сих пор никто не показывал жалость настолько выразительно, и здесь тысячи примеров явно свидетельствуют о том, что даже самые черствые и невосприимчивые смягчились, снизошли до сострадания, оказались до слез растроганы смертью, мучениями и горестями Клариссы». В заключение он писал: «Ни на одном языке нам не доводилось читать произведения, которое могло бы составить конкуренцию [роману Ричардсона]»[36].

Упадок или подъем?

Современники по собственному опыту знали, что чтение эпистолярных романов влияло не только на ум, но и на тело, однако не могли прийти к общему мнению относительно последствий. По мнению католического и протестантского духовенства, чтение романов вело к искушению, соблазнам и нравственной деградации. Еще в 1734 году Николя Ленгле-Дюфренуа, аббат, получивший образование в Сорбонне, счел необходимым защитить романы от своих собратьев по церкви, пусть и под псевдонимом. Он насмешливо опроверг все нападки, в результате которых власти запретили романы, «как и многое другое, что вызывает у нас чувства, слишком яркие и слишком явные». Настаивая на уместности романов в любую эпоху, он признавал, что «легковерность, любовь и женщины правили бал во все времена, поэтому и романы всегда интересовали и продолжают завоевывать читателей». Лучше подумать, как улучшить их качество, полагал он, чем пытаться запретить их вовсе[37].

После снижения количества публикуемых романов в середине века критиковать их не перестали. В 1755 году другой католический аббат Арман Пьер Жакен написал четырехсотстраничный труд, в котором доказывал, что чтение романов подрывает нравственные устои, веру и все принципы общественного порядка. «Откройте эти книги, – настаивал он, – и вы увидите, что практически все они нарушают божье и человеческое право, попирают родительский авторитет в глазах детей и разрывают святые узы брака и дружбы». Опасность кроется в их особой притягательности: беспрестанными описаниями любовных соблазнов они вынуждают читателя поддаться самым низменным побуждениям, пренебречь советами родителей и церкви, а также проигнорировать моральное порицание общества. Единственное утешение Жакен видел в том, что сила действия романов на читателей ослабевает довольно быстро. «Разве я был не прав, предрекая скорое забвение „Памеле“?.. Та же участь через три года постигнет „Тома Джонса“ и „Клариссу“»[38].

Похожие разоблачительные жалобы выходили и из-под пера английских протестантов. Преподобный Висесимус Нокс подвел итог растянувшимся на десятилетия волнениям, объявив в 1779 году чтение романов извращенным и порочным удовольствием, отвлекающим молодые умы от более серьезной и нравоучительной литературы. Подъем британского романа лишь способствовал распространению привычек распутных французов и моральному разложению современников. Нокс допускал, что романы Ричардсона были написаны с «самыми благими намерениями». Однако, по его мнению, автор с неизбежной настойчивостью подробно описывал сомнительные сцены и вызывал у читателя чувства, несовместимые с добродетелью. Презрение к роману высказывали не только священники. Опубликованное в 1771 году в английском журнале для женщин (The Lady’s Magazine) четверостишие емко выражало царившее в обществе отношение к роману:

Многие моралисты боялись, что романы посеют семена недовольства в умах читателей, особенно слуг и юных девиц[40].

Швейцарский медик Самюэль Огюст Тиссо сравнивал чтение романов с мастурбацией, которая, по его мнению, вела к физическому, умственному и нравственному упадку. Тиссо был убежден, что тело разрушается естественным образом, а мастурбация только ускоряет этот процесс и негативно сказывается как на мужском, так и на женском организме. «Праздный, бездеятельный образ жизни, привычка подолгу нежиться в мягкой постели; употребление жирной, острой, соленой пищи с большим количеством вина, сомнительные друзья и фривольные книги – вот наиболее частые причины подобных эксцессов». Под «фривольными книгами» Тиссо не имел в виду откровенную порнографию; в XVIII веке «фривольным» считалось любое произведение с налетом эротики, однако между «фривольностью» и вызывающей намного более резкое неодобрение «непристойностью» проводили четкие различия. Романы о любви – а о ней речь шла в большинстве романов XVIII века – легко подпадали под определение «фривольности». Наибольшей угрозе подвергались воспитанницы английских пансионатов, поскольку им удавалось завладеть «аморальными и нечестивыми» книжками и прочитать их ночью в постели[41].

Таким образом, священники и медики сходились в своих взглядах на чтение романов как на потерю времени, ценной жидкости, веры и нравственности. Они полагали, что читательница примется подражать романному действию и вскоре сильно пожалеет об этом. Например, женщина, прочитавшая роман «Кларисса», способна пренебречь желанием родственников и, подобно героине Ричардсона, согласиться на побег с похожим на распутного Ловеласа человеком, который волей-неволей станет виновником ее падения. В 1792 году анонимный английский критик утверждал: «Распространение романов станет одной из причин роста проституции, бесчисленных супружеских измен и тайных побегов, известия о которых доносятся из разных уголков Королевства». Кроме того, романы способствовали чрезмерному физическому возбуждению и подозрительной с точки зрения нравственности поглощенности собственными мыслями, а также толкали на действия, подрывающие семейные, нравственные и религиозные устои[42].

Ричардсон и Руссо ограничивались скромной ролью издателей, не называя себя авторами, чтобы при необходимости избежать дурной славы, закрепившейся за романами. Ричардсон никогда не говорил о «Памеле» как о романе. Уже само полное название первого издания является чистым образцом опровержения этих нападок: «Памела, или Вознагражденная добродетель. Серия писем прекрасной девицы к родителям, впервые опубликованных, чтобы взращивать принципы добродетели и веры в умах юных особ обоего пола. Повествование имеет правдивый и естественный характер, но в то же время позабавит разнообразием чудных и трогательных событий; оно полностью [sic] лишено сцен, предназначенных в слишком многих произведениях исключительно для развлечения и распаляющих умы, которые им надлежит поучать». «Предисловие издателя» Ричардсона в начале книги объясняет необходимость публикации «нижеследующих писем» с точки зрения морали. Они, якобы, носят назидательный характер и призваны наставить молодых людей на путь истинный, привить им веру и нравственные ценности, разоблачить пороки «в том цвете, которого они достойны» и т. д.[43]