Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 57

Зная, как трудно войти в бухту Анны-Марии без лоцмана, Крузенштерн послал навстречу «Неве» шлюпку под командой лейтенанта Головачева. В шлюпке этой отправился и Робертс.

Через три часа «Нева» стала на якорь рядом с «Надеждой».

Вся команда «Надежды» была очень рада появлению «Невы», которую не видела с самого мыса Горн. Когда оба корабля находились вместе, все чувствовали себя гораздо спокойнее.

У каждого офицера и матроса «Надежды» были на «Неве» приятели, свидание с которыми всех обрадовало.

Капитан Лисянский вошел в каюту Крузенштерна.

— Ну как? — спросил Крузенштерн.

— Все благополучно, — ответил Лисянский. — Ни одной сломанной реи, ни одного больного матроса.

Оба капитана обнялись и расцеловались.

— Мы прибыли к острову Пасхи, где вы собирались нас подождать, — докладывал Лисянский начальнику экспедиции, — обошли остров кругом, но «Надежду» нигде не нашли. Войти в залив я не решился, потому что дул сильный западный ветер, при котором лавировать было очень трудно. Я послал на берег шлюпку под командованием лейтенанта Повалишина. Повалишин расспросил знаками островитян и узнал у них, что «Надежда» на остров Пасхи не заходила. Он купил у них немного бананов и вернулся на корабль. Я понял, что вы решили ждать нас у Нуку-Хивы, и, нигде больше не задерживаясь, поспешил прямо сюда.

Месть француза

На другой день случилось происшествие, которое нарушило спокойное течение жизни на обоих кораблях и едва не вызвало серьезные последствия.

Утром в гости к Крузенштерну приехал Тапега.

Король и королевский огнезажигатель теперь каждый день бывали на «Надежде». Особенно охотно проводили они время с графом Федором Толстым.

Оказалось, что королевский огнезажигатель владеет еще одним искусством — искусством татуировать. Это он татуировал всех юношей в королевстве Тапеги. И молодой граф, желая поразить своих приятелей в России, попросил огнезажигателя покрыть ему узорами грудь и спину.

Он пообещал огнезажигателю большой топор, и тот принялся за работу. Острой раковиной рассекал он кожу графа и смазывал ранки соком какого-то растения. Боль была мучительная, но граф мужественно терпел, стиснув зубы. Ранки вспухли, однако через несколько дней опухоль спала и на теле графа появились узоры: птицы, кольца, змеи, листья.

Тапегу на корабле больше всего привлекало большое зеркало в капитанской каюте. Перед этим зеркалом он простаивал по многу часов, приседая, двигая руками и меняя выражение лица. Крузенштерн так привык к этому занятию короля, что не обращал на него никакого внимания и спокойно работал в его присутствии за письменным столом: писал судовой журнал, изучал карты, проверял вместе с профессором Горнером астрономические наблюдения.

На следующее утро после прибытия «Невы» Тапега, войдя в капитанскую каюту, застал Крузенштерна за бритьем. С удивлением глядел он, как предводитель белых мазал себе щеки мылом и потом водил по ним острой сверкающей бритвой. Но особенно понравилась ему пахучая вода, которой Крузенштерн после бритья вымыл себе лицо. Жители Нуку-Хивы тоже умели бриться, но брились они острыми раковинами, и дело это занимало много времени. Увидав, с какой легкостью и быстротой бреются белые, Тапега захотел и сам испытать этот способ бритья. Он попросил, чтобы его побрили.

Крузенштерн позвал матроса, исполнявшего на «Надежде» обязанности парикмахера, и велел ему побрить короля. Тапега сел в кресло. Матрос принялся за работу. На лице Тапеги во время бритья было выражение полного счастья.

— Еще, еще! — шептал он, когда его обрызгали душистой водой.

Между тем Крузенштерну надо было ехать на «Неву», к капитану Лисянскому. После некоторого колебания он решил оставить Тапегу в каюте: очень уж жалко было лишать короля удовольствия любоваться собой в зеркале. Тапега был человек смирный, и Крузенштерн спокойно уехал, попросив Ратманова присматривать за ним.

Когда Крузенштерн прибыл на «Неву», оказалось, что капитан Лисянский с офицерами и несколькими матросами собрался ехать на берег, шлюпка уже была спущена на воду. Увидев своего начальника, Лисянский решил остаться. Но Крузенштерн, зная, как моряки, несколько месяцев пробывшие в море, тоскуют по земле, попросил его ехать. Он обещал Лисянскому дождаться его возвращения.

Шлюпка помчалась к берегу. Моряки с радостью думали о том, что сейчас под ногами будет суша, что они погуляют в лесу. Зная из рассказов Крузенштерна о миролюбии островитян, они не взяли с собой никакого оружия, ведь лейтенант Ромберг тоже ездил за водой безоружным. Едва под лодкой заскрипел песок, все с наслаждением выпрыгнули на берег, разглядывая высокие пальмы, и сразу же увидели толпу островитян, выходившую из леса им навстречу. Вид этой толпы несколько удивил их: она состояла исключительно из мужчин и двигалась молча.

— Странно! — воскликнул Лисянский. — Иван Федорович ничего не говорил нам о том, что здешние жители носят при себе оружие.

Действительно, у каждого островитянина было в руках длинное узкое копье. На каждом копье был острый наконечник — либо каменный, либо выточенный из кусочков железных обручей, недавно обмененных у русских.

Моряки поджидали приближавшихся островитян благодушно и немного растерянно. Им все еще не приходило в голову, что те могут напасть на них. Они опомнились, только когда уже были со всех сторон окружены толпой, со зловещей медлительностью поднимавшей копья.

— В шлюпку! — скомандовал Лисянский.

Но было поздно. Кольцо сомкнулось, и выбраться из него было невозможно. Копья поднялись в воздух и застыли в вытянутых руках. Островитяне медлили. Они как будто ждали, чтобы кто-нибудь первый решился и начал.

Наконец какой-то здоровяк взмахнул копьем над головой стоявшего с краю матроса. Матрос нагнулся.

— Оставь! Не смей! — кричал Лисянский по-русски, в отчаянии подскакивая к дерзкому зачинщику и надеясь остановить его хоть криком.

Но тут сквозь толпу островитян торопливо протискался человек. Он был взволнован и храбро расталкивал локтями всех попадавшихся ему на пути.

Лисянский узнал его: это был их вчерашний лоцман, англичанин Робертс.

Робертс что-то крикнул островитянину, собиравшемуся заколоть матроса, и тот опустил копье.

Тогда Робертс о чем-то заговорил пылко и быстро, и все островитяне закричали вокруг.

Воспользовавшись замешательством, моряки пробрались к своей шлюпке, влезли в нее и оттолкнулись от берега. Робертс, яростно споря, тоже отступал к воде. Островитяне злобно кричали на него, но копья не поднимали: он был свой. Наконец, оттесненный к самому краю берега, Робертс повернулся, прыгнул в воду и поплыл. Он догнал шлюпку вплавь.

— Я очень вам благодарен! — сказал Лисянский, пожимая ему руку. — Вы вмешались как раз вовремя. Без вашей помощи мы были бы убиты. Но скажите, что случилось? Отчего они, до сих пор такие кроткие и дружелюбные, вдруг решили нас убить?

Робертс нахмурился.

— Что сделал капитан Крузенштерн с Тапегой? — вместо ответа спросил он.

— С королем? Не знаю, не слышал.

— Островитяне утверждают, будто Тапега закован в цепи и заперт, — сказал Робертс. — Мне это кажется очень странным: до сих пор капитан Крузенштерн так ласково обращался с ним. Старейшины, родственники Тапеги, очень раздражены и жаждут мести.

Шлюпка подошла к «Неве». Крузенштерн, выслушав рассказ Лисянского и Робертса, взволновался.

— Я оставил Тапегу у себя в каюте, — сказал он, — и, конечно, ни в какие цепи его не заковывал. Мы расстались самым дружеским образом. Может быть, Ратманов заковал его без меня? Нет, тут что-то не так… Ратманов не мог сделать такую глупость.

Он сейчас же сел в шлюпку и помчался вместе с Робертсом к «Надежде».

Бухта была пуста: островитяне, постоянно плававшие в ней и привозившие для обмена кокосовые орехи, исчезли. Это был дурной знак.

Взойдя на палубу «Надежды», Крузенштерн вызвал Ратманова.

— Что вы сделали с Тапегой? — спросил он его.