Прощай, Германия - Прокудин Николай Николаевич - Страница 33

Капитан бесцельно и бездумно брёл по старым улочкам, вышагивая то по асфальту, то по брусчатке, и одновременно глазел по сторонам на старые дома, разглядывал пыльные, и давно не мытые окна, мансарды с ржавыми крышами, рассматривал лепнину, барельефы и прочие архитектурные излишества, смотрел на корявые водостоки, и обваливающиеся скульптуры, на висящие в воздухе, и удерживающиеся на честном слове массивные балконы. Он неспешно шёл, наслаждаясь жизнью и свободой. Великолепный в прошлом город (это было заметно и невооружённым глазом), стремительно ветшал, причём рассыпалось всё: падали балконы, фронтоны, балюстрады, зимой с грохотом, вместе с намёрзшим льдом срывались водоотводные трубы, и круглый год ежедневно прорывало трубопроводы. Бывало обваливались даже стены домов и порой, словно от прямого попадания авиабомбы рушились сами здания. Историческая часть Северной столицы хирела и медленно умирала. Стены памятников архитектуры посерели из-за оседавшей на них слоями многолетней пыли, от копоти, осыпавшейся на город сажи из сотен заводских труб и многочисленных ТЭЦ и котельных, от выхлопных труб сотен тысяч чадящих автомобилей. Да, наверное, в Северной столице жителям гораздо легче дышалось, когда по мостовым передвигались лишь на каретах и печи топили дровами!

Впрочем, агонизировали и новостройки: во дворах скапливались горы мусора, регулярно отключалась электроэнергия, то тут, то там происходили разрывы на сетях горячего теплоснабжения, и в кипящих озерах тонули и варились заживо, случайные невезучие пешеходы, случалось даже, что в промоины проваливались целиком грузовые и легковые машины с пассажирами.

Но в тот момент, шагая, под накрапывающим дождиком Громобоев не слишком переживал о здоровье города, он радовался своему чудом сохранённому физическому и психическому здоровью, свободе, глубоко вдыхал воздух, радостно смотрел по сторонам, и жизнь виделась ему по-новому. Взгляд фиксировал разные мелочи: бесчисленные небрежные объявления на дверях, на стенах, на водосточных трубах. Над окнами и дверями магазинов висели грубо налепленные вывески и плакаты. На водостоках было много наклеено всякой всячины: информация о продаже породистых собачек, и крик о помощи (у кого-то пропал и разыскивается котик), и нечто вульгарно амурное (кто-то искал себе мужа или любовника), а то предлагали запчасти для автомобиля (скорее всего украденные). Мелькали наклейки о снятии порчи, о ворожбе, приворотах и заговорах, об исцелениях от всех болезней (в последнее время такой бред часто стал встречаться в объявлениях).

Дождик лился по-летнему, тёплый, поэтому Громобоев не прятался от него, а наоборот, долго и неторопливо брёл вдоль старинной гранитной набережной. Капитан дошёл до моста, вдруг ему по мальчишески захотелось порезвиться — он быстро перебежал через него на другую сторону Невы. Отдышался, двинулся дальше по Петроградской стороне.

Капитан заходил в магазины, в какие-то бесцельно, а в другие в поисках продуктов на ужин, снова замечал на стенах доски объявлений и его глаза от нечего делать, пробегали по рядам наклеек и листочков.

Именно тогда ему и попалось самое первое воззвание демократов. Объявление болталось на ветру, на ржавом и кривом водостоке, и заинтересовало «психа-вольноотпущенника» своей необычной темой. Написано оно было ручкой, торопливым неровным почерком, писавший его человек явно спешил сделать много копий. Прокламация состояла в основном из лозунгов и призывов типа: необходима борьба с кровавым и реакционным, антинародным, человеконенавистническим коммунистическим режимом. Неизвестный оповещал о съезде Народного фронта и призывал всех неравнодушных вливаться в его ряды. Вторая нижняя часть объявления была чьей-то рукой резко и небрежно оборвана. Не осталось ни адреса, ни телефона.

Эдик усмехнулся, вновь быстро пробежав глазами по тексту воззвания, и пошлёпал дальше, хлюпая ботинками по бесконечным лужам. Он уже основательно промочил ноги и решил завершить первую прогулку на свободе. Те два часа, которые Громобоев провёл, гуляя под дождём, он беспрерывно размышлял, как ему жить дальше. Пока в голову ничего путного не приходило. На душе и сердце было муторно.

Возвращаться в квартиру к подлой изменнице Ирке не хотелось, уж слишком сильна была обида за то предательство, которое она совершила! И ладно бы только изменила, но ведь ещё и содействовала заточению в психбольницу (хотя бы тем, что не возражала и не выручала), а потом помалкивала и не раскрывала друзьям места его заточения! Хорошо, что у Эдика хватило ума и выдержки, чтоб не начать буйствовать в отделении, иначе не миновать многомесячного курса отупляющих уколов, сильнодействующих таблеток и смирительной рубашки.

«Но куда же податься теперь? Может в казарму? Там всегда найдётся свободная койка…» — подумал капитан.

Тут взгляд Эдика упал на очередную петицию, прилепленную к столбу и написанную всё тем же неровным почерком. Снова популистские лозунги, снова призывы, но вот на этом листочке помимо призывов сохранилась и содержательная часть:

«…мы, организационный комитет, оповещаем о проведении в ДК имени…учредительного съезда Народного фронта». В конце текста указывались и дата и время проведения.

А вот это уже важная и ценная информация! Который месяц Громобоев искал, с кем можно было пообщаться по душам, излить наболевшее, но как найти единомышленников с неприязнью относящихся к правящим кругам. И вот они сами нашлись! Призывают встретиться и сплотиться.

«Действительно, надо бы посетить сборище неформалов», — подумал Эдик.

Громобоев огляделся, а вдруг провокация КГБ: повесили прокламацию, а сами ищут диссидентов и ловят на живца! Нет, вроде бы никто не следил, ни один подозрительный субъект не косился на него тайком из засады. Капитан аккуратно отлепил бумажку от ржавого металла и сложил в карман. Надо поразмыслить и попробовать попасть на это мероприятие. Но в качестве кого на него попасть? Прохожим, заглянувшим на огонёк? Не прогонят? Да и если в зале случайным гостем сидеть, то тогда выступить не дадут. А язык у Эдуарда в данный момент чесался, и очень хотелось поговорить о злоупотреблениях в отечественной психиатрии, о бесправии военнослужащих. А если попытаться выбраться делегатом? Интересно, какова норма представительства и порядок выдвижения?

Громобоев нырнул в подземку, домчался до конечной станции метро, поднялся, сел в автобус, который довёз его до окраины города, пересел на другой, доставивший в пригород, а затем как обычно третий пересадочный автобус вывез в область.

В опостылевшую квартиру естественно не пошёл, а направился в казарму. Солдаты батальона ничего не подозревали о заточении своего замполита в лечебницу для военных душевнобольных, никто Эдуарда ни о чём не спросил, как будто капитан и не отсутствовал некоторое время, а так, словно вышел на минутку из части за спичками. Да и солдатам ведь всё равно где начальство — лишь бы скорее окончился срок службы, тем более лозунги у бойцов неизменны: чем меньше командиров — тем лучше, главное дело — подальше от начальства — поближе к кухне!

Батальон только-только вернулся из столовой после ужина, в казарме стоял шум и гам. Эдик заглянул в Ленинскую комнату, и лишний раз убедился — общий бардак, который творился вечером в подразделении, присутствовал и тут: несколько солдат подшивали воротнички, один чистил сапоги, одного подстригали машинкой. Капитан выгнал полураздетых разгильдяев в бытовку, великодушно оставив тех, кто писал письма и читал подшивку газет. В бытовке всегда было тесно: бойцы брились, чистились, стриглись, гладили форму, поэтому отдельные хитрецы и находили себе места спокойнее — поближе к идейным и идеологическим ценностям. Впрочем, в казарме был вечер как вечер, ничего особенного — обычная казарменная суета.

Эдуард прошёлся по кубрикам, заглянул во все двери. В прокуренной каптёрке второй роты в ворохе портянок и кальсон рылся старшина прапорщик Еремеев: то ли сортировал, то ли считал. С этим прапорщиком у капитана Громобоева сложились хорошие, товарищеские отношения, а не просто взаимоотношения начальника с подчиненным.