Крепостная навсегда - Езерская Елена - Страница 24

— Это так прекрасно! — Наташа преисполнилась умиления дядюшкиным романтизмом.

— Не могу сказать, что обмороженные пальцы сделали меня привлекательнее, но собирайся, любовь не бывает без жертв. Надеюсь, твои не окажутся столь же трагичными.

Наташа на радостях облобызала дядюшку и бросилась домой собираться. По дороге в Двугорское она без умолку щебетала и, счастливая, выпорхнула из кареты вблизи усадьбы Долгоруких. А Оболенский отправился к Корфам.

Дальнейшее ввергло его в такую горесть, что он, будучи приглашен к ужину, почти не прикоснулся к еде, хотя и выглядела, и пахла она аппетитно. За столом молчали все: заметно похудевший и осунувшийся Владимир, растерянный Миша и печальная Анна. Наконец, Владимир нарушил тишину и рассказал Оболенскому обо всем, что случилось, и это усилило навалившуюся на князя мигрень. Сергей Степанович извинился и, сославшись на нездоровье, ушел в отведенную ему комнату.

Утро добавило скорби — похороны и странная выходка Владимира подействовали на него удручающе. Но Оболенский нашел в себе силы мужественно перенести смерть друга и боевого товарища. А что до Владимира, то он был известен своим непредсказуемым и строптивым нравом. История с вызовом наследника на дуэль — вопиющий случай, лишний раз подтвердивший дурную репутацию этого храброго, но неразборчивого в средствах выяснения отношений и не изощренного в дипломатии молодого человека. Оболенский знал, как дорог был Владимир отцу, но той симпатии, которую излучала Анна и которой обладал сам Корф, он все же был лишен, и поэтому часто попадал в истории, которые надрывали сердце старого барона.

Поклонившись могиле Ивана Ивановича, Оболенский вернулся в дом и прошел в библиотеку, где они любили сиживать и курить трубку. Князь опустился в любимое кресло Корфа — не занимая его место, а просто вспоминая об ушедшем друге, и взял с курительного столика бомбоньерку с табаком.

— Ах! — вскрикнула вошедшая в библиотеку Анна.

— Аннушка! Простите, — поспешно сказал Оболенский, вставая с кресла. — Простите, что напугал вас.

— Сергей Степанович! А мне показалось, что это барон сидит в своем любимом кресле…

— Да, он любил его и в шутку называл «последним седлом старого солдата».

— Вы и трубку набиваете точно так же, как Иван Иванович!

— Ведь это он меня и научил! Сколько же лет мы с ним были знакомы? Почти полвека — подумать только… Но позвольте мне задать вам один вопрос?

— Да-да, конечно.

— Надеюсь, вы не изменили своего решения из-за этой трагедии? Вы по-прежнему намерены ехать в Петербург и стать актрисой?

— Я не думаю, что это будет сейчас правильным.

— Вы шутите, дитя мое?! Вы хотите сказать, что передумали?

— Дядюшка умер в день моей премьеры. Боюсь, я никогда не смогу избавиться от этого воспоминания.

— Дорогая! Вы еще так молоды, и у вас впереди еще столько печалей и радостей, разочарований и любви.

— Любовь? Любовь и есть главный источник бед и разочарований.

— Так вот в чем дело! — улыбнулся Оболенский. — Я должен был догадаться. Но позвольте дать вам один совет. Когда вы будете выбирать между любовью и театром — вспомните, что любовь проходит, и ее сменяет пора забот и утраченных иллюзий. И ваш талант постепенно угаснет за семейными хлопотами. Тогда как театр навсегда будет давать вам ощущение новизны и продлевать вашу жизнь.

— Я благодарна вам, Сергей Степанович, за заботу, но я сейчас совершенно не готова думать о будущем!

— И все же рано или поздно вам придется выбирать между театром и любимым человеком, — с грустью сказал мудрый Оболенский. — Я знал много прекрасных актрис. Великих актрис. Я принимал участие в их судьбах. И смею вас уверить: чем раньше вы сделаете свой выбор, тем менее мучительным он будет для вас и для вашего избранника.

— К несчастью, я не так свободна в своем выборе, как это может показаться.

— Вы хороши собой, талантливы, добры. Вы способны внушать серьезные чувства. Мой племянник Михаил…

— Мы с ним едва знакомы, — перебила его Анна. — Возможно, ему понравилось мое пение, не более того.

— Вероятно, я ошибаюсь, но когда на балу вы танцевали, мне показалось, что амур нацелил свою стрелу прямо в его сердце.

— Простите меня, Сергей Степанович, — Анна решила прервать этот разговор, пока он не завел их еще дальше. — Мне надо вернуться в столовую. А вы отдыхайте здесь. Иван Иванович был бы счастлив видеть своего друга и говорить с ним.

Оболенский сей внезапной перемены в ее настроении не понял, но все же отнес это на счет недавней трагедии и убеждать Анну в обратном не стал. И, когда она вышла, снова погрузился в воспоминания и размышления о бренности земного бытия.

Анну же перехватила в коридоре неугомонная Полина и принялась выспрашивать, говорила ли она с Оболенским? У Анны не было ни сил, ни желания отвечать ей, она неопределенно кивнула головой и заспешила прочь. Полина ее молчание и этот жест поняла по-своему. Она тут же кинулась на кухню, налила чаю и, поправив складки и рюши на платье, явилась перед Оболенским.

— Спасибо тебе, милая, — рассеянно сказал он, принимая от нее тонкую чашечку из дорого китайского фарфора.

Иван Иванович был ценителем изящных и экзотических вещей, и азиатские раритеты всегда интересовали его особенно. Оболенский отпил чуть-чуть чаю и отметил, что сорт подстать своему благородному хозяину — изысканный по вкусу и редкий по цвету — с оттенком пурпурного.

— Что ж ты выпил все и мне ничего не оставил? — с театральным пафосом продекламировала Полина.

— В каком смысле?! — растерялся Оболенский.

— Это монолог Джульетты, в склепе, над бездыханным трупом Ромео, — пояснила Полина.

— Над ..трупом? — Оболенский едва не поперхнулся от ужаса. — Надо же предупреждать, милочка!

— Не пей, не пей вина, Гертруда! — Полина вплотную приблизилась к Оболенскому, едва не вжавшемуся в спинку кресла.

— А это что еще такое?

— Это Клавдий. Из «Гамлета». «Я пить хочу!» — застонала Полина, склоняясь к самому лицу князя. — А это уже Гертруда. О-о-о!..

— Что ты, девушка, встань! — не на шутку перепугался Оболенский, когда Полина принялась заваливаться к нему на колени. — Встань немедленно! Сюда могут войти! Совсем с ума сошла?

— Вам понравилось, Сергей Степанович? — Полина «ожила» и присела в поклоне перед креслом, в котором опадал вконец раздавленный ее бесцеремонностью Оболенский.

— Что понравилось? — грубо спросил он и брезгливо несколько раз провел рукой по камзолу, как будто стряхивая нечистое.

— Моя игра!

— Так это ты — играла?!

— Карл Модестович говорил, что на сцене я смотрюсь лучше, чем Анна.

— Карл Модестович? — не сразу понял Оболенский. — Ах, управляющий!.. Да ты полоумная, однако!

— Но вы же сами позвали меня на прослушивание.

— Какое тебе прослушивание?!

— Чтобы пригласить в театр. Разве Анна вам ничего не говорила?!

— Значит это все — чтобы поступить в театр? — с облегчением рассмеялся Оболенский.

— Конечно! — обиделась Полина. — Я еще из Сумарокова знаю!

— Нет-нет, — замахал руками повеселевший князь. — Сумарокова не надо, Шекспира достаточно. Насмешила!

— Куда же вы? — рассердилась Полина, глядя, как Оболенский встал с кресла и направился к выходу из библиотеки.

— Я? Я пока пойду. И передай барину, что прогуляюсь немного, а то, неровен час, еще какой талант объявится.

— Ну, ладно, Анька! — прошептала Полина со злостью. — Ты мне за это заплатишь!..

Тем временем Репнин выполнял данное Анне обещание — пытался понять, кому и зачем была выгодна смерть барона.

Когда гроб с телом старого Корфа вынесли из церкви, Михаил схватил Карла Модестовича под локоток и задержал.

— Еще одно слово плохое об Анне услышу, и я тебя убью!

— Вы меня, господин хороший, отпустите! Я не собираюсь в таком тоне продолжать разговор, если вы имеете все-таки намерение поговорить серьезно.

— Что ты хочешь сказать?