Петр I - Берг Василий - Страница 19

Однажды Юль попытался втихаря ускользнуть с одной из попоек, но Петр явился к нему домой и заставил вернуться к столу, причем – в ночном одеянии (таково было наказание за «дерзость»). «Сам царь редко выпивает более одной или, в крайнем (случае), двух бутылок вина, – пишет Юль, – так что на столь многочисленных попойках я редко видал его совершенно – что называется как стелька – пьяным. Между тем (остальных) гостей заставляют напиваться до того, что они ничего не видят и не слышат, и тут царь принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого (на уме). Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу царю, так как из (их) взаимных укоров ему (открываются) их воровство, мошенничество и хитрости и он пользуется случаем, чтобы наказывать виновных. Таким образом оправдывается пословица: когда воры бранятся, крестьянин получает обратно (украденный) товар».[72]

Завершаются «Записки» фразой: «За (1710) год я больше ничего не имею сообщить. Остается только возблагодарить всеблагого Бога за Его милосердие и за благополучное и счастливое завершение этого года, (обратиться к Нему) с горячею молитвой об избавлении на будущее время от всяких несчастий, в ряду которых чрезмерное пьянство занимает не последнее место».[73]

Французский посланник Жак Кампредон, присутствовавший на праздновании спуска на воду восьмидесятишестипушечного корабля «Фридемакер», писал в Париж: «Пили страшно много, и каюта до того наполнилась, наконец, дымом и гулом голосов, что невозможно было ни дышать, ни расслышать друг друга. “Папа” и кардиналы стали петь, а караул никого не выпускал, так что я никогда в жизни не подвергался такому тяжкому испытанию». Аналогичное впечатление зафиксировано в записках брауншвейгского резидента Фридриха Христиана Вебера: «Дюжина бокалов Венгерского и две кварты водки, которые я должен был выпить в два приема из рук и теперь еще здравствующего вице-царя Ромодановского, отняли у меня всякое чувство и разум; впрочем утешение оставалось мне в том, что почти все другие гости спали уже на полу, и никто по этому не мог заметить оплошности другого».[74]

Водку Петр предпочитал анисовую, но за неимением мог пить и «грубую», то есть – плохой очистки. Уважал царь и перцовку, причем «адски крепкую», а из вин больше всего любил токайское. Что же касается пива, то его Петр пил вместо воды. В то время такой подход был распространен по всей Европе, от Британии до Ливонии, поскольку вода была источником ряда болезней, в первую очередь холеры. Люди не имели представления о микроорганизмах и не знали, что воду можно обеззараживать кипячением, они просто видели, что употребление пива не создает проблем и потому, если была возможность, пили его.[75]

В дневнике Юста Юля содержится много наблюдений бытового характера, в том числе и касающихся Петра. «Когда царь обедает в гостях, то кушанье для него всегда готовит собственный его повар, ибо царь особенно любит известные блюда, которые (по его вкусу?) умеет (только) приготовлять его повар».[76] Скорее всего, дело было не в мастерстве повара, а в том, что Петр опасался принимать пищу, приготовленную посторонним человеком – разве мало монархов было отравлено? Кстати говоря, царский повар Иоганн фон Фельтен был по национальности датчанином.

Вот другое наблюдение Юля: «(Царь) часто развлекается (точением) и, путешествуя, возит станок за собою. В (этом) мастерстве он не уступит искуснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры. (При моем посещении) он временами вставал из-за станка, прогуливался взад и вперед по (комнате), подшучивал над стоявшими кругом (лицами) и пил (с ними), а также (порою) разговаривал то с тем, то с другим, (между прочим) и о самых важных делах, о каковых удобнее всего разговаривать (с царем именно) при подобных случаях. Когда (же) царь снова садился за станок, то принимался работать с таким усердием и вниманием, что не слышал, что ему говорят, и не отвечал, а с большим упорством продолжал свое дело, точно работал за деньги и этим трудом снискивал себе пропитание».[77]

Пожалуй, самой удивительной чертой Петра, совершенно несвойственной большинству монархов, была его демократичность, премного удивлявшая иностранных гостей (свои понемногу к этому привыкли). Тот же Юль пишет о том, что при представлении Петру официальная часть ограничилась вопросом о здоровье датского короля, а затем царь вдруг спросил, не служил ли Юль во флоте. Юль ответил утвердительно, после чего Петр сел за стол, пригласил Юля сесть возле себя и завел беседу по-голландски. Разговаривал царь настолько задушевно, будто был ровней посланнику и знал его много лет. Но сильнее всего поразила датчанина привычка Петра являться без приглашения в дома своих приближенных и иностранных дипломатов и сидеть в гостях до позднего вечера. Юль считал подобное поведение высшим проявлением беззастенчивости.

Однако не вином единым жив человек. Вот вам загадка: сможете ли вы сказать, о каком чудесном средстве, начавшем распространяться в России в петровские времена, идет речь? «[Он] осушает любой насморк и излечивает простуду, избавляет от ветров, укрепляет печень, благодаря своим очищающим свойствам облегчает страдания больных водянкой; превосходное средство против чесотки и порчи крови; облегчает сердце и жизненно важное биение такового, приносит облегчение страдающим болями в желудке и отсутствием аппетита и равным же образом хорош от мозговых недомоганий вследствие холода, сырости и тяжести. Пар, который от него исходит, хорош против слезящихся глаз и шума в ушах; он отличное средство от одышки, от мокроты, от болей в селезенке, против глистов и приносит чрезвычайное облегчение после того, как слишком много выпьешь или съешь[78]».

Панацея, истинная панацея! Бальзам животворный! И от чесотки помогает, и от ветров избавляет, и от мозговых недомоганий хорош! Для кофе не было лучшей рекламы, чем эта, созданная на рубеже XVII и XVIII веков. Петр поощрял употребление «передового» европейского напитка, с которым члены Великого посольства познакомились в Голландии,[79] но его распространение сдерживала высокая цена кофейных зерен – только весьма состоятельные люди могли позволить себе регулярно пить кофий (так тогда называли кофе). Цены начали снижаться лишь в конце петровского правления, когда к голландским плантациям на Яве добавились плантации в Суринаме, а также британские плантации на Ямайке и французские на Мартинике.

Примечательно, что для привлечения посетителей в Кунсткамеру наряду с водкой использовался кофе. «Дорого и горько», – кривились подданные: Петр пил кофий без каких-либо добавок и других приучал к тому же. Но впоследствии пошла мода добавлять в кофе мед, сахар, молоко, и процесс, что называется, пошел. К началу XIX века кофе занял прочные позиции в российском обществе, однако потеснить чай ему так и не удалось. Россия – чайная страна.

В отношениях с женщинами Петр придерживался принципа: «Забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне. У неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны». Об Анне Монс уже было сказано. Следующей фавориткой Петра, который в любви был таким же ненасытным, как и в работе, стала Варвара, младшая дочь стольника и якутского воеводы Михаила Афанасьевича Арсеньева. Старшая сестра Варвары Дарья в 1706 году вышла замуж за Меншикова, и тот загорелся идеей женить Петра на Варваре, чтобы стать царским свояком (выше взлетать было некуда).

«Она [Дарья] принадлежала к весьма знатному роду Арсеньевых и была очень красива, – пишет в «Рассказах о российском дворе» Франц Вильбоа. – У нее была очень некрасивая, но остроумная и злая сестра по имени Варвара. Однажды царь Петр, посмотрев на нее, сказал с состраданием: “Ты такая страшная, что я не думаю, чтобы кто-нибудь сказал, что не питает к тебе отвращения. Но так как мне особенно нравятся необыкновенные вещи, я хочу тебе оказать милость и поцеловать, после того как встану из-за стола. После чего ты не умрешь нетронутой”. И он сделал это: бросил ее на кровать в присутствии князя Меншикова и, наспех закончив свое дело, сказал ей: “Хотя и не должно объявлять о добрых делах, я думаю, что не будет выглядеть совсем тщеславно, если я объявлю о той милости, которую я сделал для тебя. Мой пример, может быть, заставит других поступить так же. Потому что будет несправедливо, если твоя жизнь пройдет бесплодно из-за того, что ты некрасива”». Вряд ли Никита Петрович позволил бы себе сочинить столь скверный анекдот. Все сказанное суть суровая правда петровского периода. Современники писали о том, что Петр и Меншиков делили между собой благосклонность обеих сестер Арсеньевых.