«Пророк» оставляет следы - Фесенко Игорь Михайлович - Страница 13

По спине Кисляка пробежал холодок. Выражение глаз Попова говорило о том, что тот и впрямь решает, как ему с ним, Кисляком, поступить. Вадим Петрович изрядно перетрусил. Лихорадочно работавший мозг подсказал спасительную мысль.

— Только есть одно обстоятельство, — выдавил он из себя. — Я не один. Человек на берегу хорошо знает, что ему нужно делать, если меня не будет. — И уже смелее добавил: — Я, дорогой, не тот простачок, с которым ты когда-то имел дело. Могу и зубы показать.

— Это мне и нужно было знать, — мрачно ответил Попов, набивая трубку.

— Значит, высокие договаривающиеся стороны радостно идут навстречу друг другу, — осмелел Кисляк, смахивая с лица обильно выступивший пот.

— Заметано! — буркнул Попов. — Давай к делу. Что ему от меня нужно?

— Я пробуду тут неделю. Твоего друга интересуют, раз уж ты тут оказался, местные картинки. На побережье есть, говорил он, разные там объекты. Просил поснимать. Сделать заметки на карте, можно на самой обычной, которую за копейки продают в магазинах.

— Это ведь ерунда. Манная каша младенцу. Сам понимаешь, что ничего такого сверхсекретного я в своем положении ему не дам. Выслуживается, гад, перед своим начальством. Халтура. Ну попробую, липу какую-нибудь сотворю. Только все равно я от него оторвусь…

— Он еще рекомендовал обратить внимание на здешних мусульман, — сказал Кисляк. — Разузнать, какие тут вообще есть религиозные секты. О способах связи договоримся. Кое-что для тебя у меня с собой. Антон Васильевич и деньги прислал.

— Деньги? Деньги возьму. А зачем ему мусульмане? Богомольцы ему зачем? Смех. Уж не пойму, кому он вообще служит. Может, папе римскому? Ну, ладно, заметано, — прервал свои рассуждения Попов. — Рыбачь. Мы уже не одни…

2

Не без чувства страха и душевного смятения господин Лунстром ступил на землю родной Эстонии. Сколько времени утекло. Шутка ли сказать, тридцать три года — целая жизнь. Покончив с недолгими таможенными формальностями, господин Лунстром расспросил представителя «Интуриста» о гостинице и, узнав, что она близко, попросил захватить его чемодан, ибо сам захотел добираться пешком, посмотреть город.

Из переписки с другом Лунстром знал о большом строительстве в Таллине, но истинный размах его потряс. За три десятилетия город вырос, наверное, вдвое. Появились целые новые районы. Глаз радовала чистота улиц. Забыв о гостинице, он шел и шел, не чувствуя усталости. Захотелось заглянуть на площадь к ратуше, посмотреть на крепостные стены, башни старого города.

В гостиницу Лунстром попал лишь часа через два, обед в ресторане уже ждал его. Поднявшись в номер, он почувствовал, что прогулка утомила его, и решил отдохнуть. Когда в окне день начал гаснуть, ему позвонили. Это был приятный женский голос. Поздравив с прибытием в Таллин, от имени «Интуриста» ему предложили выбрать программу вечернего отдыха: цирк или театр. Но он, поблагодарив, отказался, сославшись на усталость. Однако вскоре вышел из гостиницы с тяжелым портфелем. Пройдя улицу Пик, нашел будку телефона-автомата и набрал номер.

— Вас слушают! — ответил женский голос.

— Это квартира Тооме?

— Да. А кто вам нужен?

— Попросите, пожалуйста, Арвиса.

— Сейчас. Папа, это тебя.

И уже низкий мужской голос:

— Да, Арвис у телефона.

— Здравствуй, дружище.

— Простите, кто это?

— Это Эндель. Ты помнишь такого?

— Эндель? Не может быть! Где ты?

— Рядом. Я остановился в гостинице «Виру», а сейчас на улице. Звоню из автомата.

— Ты надолго?

— Нет. В Таллине пробуду всего два дня. Я смогу вас увидеть?

— Господи, разумеется. Мы с нетерпением ждем тебя. Надеюсь, дорогу не забыл? Немедленно иди к нам.

Через минут десять мнимый Лунстром обнял старого друга. Тооме представил ему жену Риту и дочерей Анну и Айну.

— Это, дорогие мои женщины, тот самый дядюшка Эндель, с которым я изредка переписываюсь. Мы с ним дружили в молодости, а потом он уехал в Швецию. Это было…

— Это было еще до войны, — поспешно перебил Тооме Ребок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Да, это было до войны, — внимательно посмотрев на друга, понимающе кивнул хозяин дома.

Женщины занялись сервировкой стола, а мужчины прошли в кабинет.

— Прежде всего объясни, что произошло с тобой после той ночи в сорок пятом, ты знаешь какой? — спросил Арвис.

— Если ты помнишь, у нас была прекрасная яхта. Служба на улице Койдулы и мое тогдашнее положение помогли не только содержать судно в отличном состоянии, но и укрыть его от глаз немцев. Когда я почувствовал, что оставаться в бюро[18] стало опасным и крах близок, с одним из своих помощников, очень верным человеком, благополучно улизнул на яхте в Швецию. Ушел, так сказать, и от своих хозяев, и от тех, кто пришел им на смену.

— Послушай, Эндель, но о твоей службе могут знать в Комитете государственной безопасности? — Голос Арвиса прозвучал глухо. — Правда, тебя сейчас вряд ли кто узнает, прошло столько времени. Но все-таки опасно.

— Не беспокойся, в документах бюро я проходил под другой фамилией. К тому же как содержатель частного зубоврачебного кабинета. Потом, как ты помнишь, службу свою я не афишировал. О ней знали только ты да еще пара друзей. Тебе и твоим близким ничего не грозит. Конечно, если кому-нибудь взбредет в голову, докопается, что хозяин кабинета и я — одно и то же лицо, то… Но кому это нужно сейчас?

— Какими судьбами ты в Таллине?

— Турист. И фамилия моя, между прочим, Лунстром. Запомни — Лунстром. Это тоже прикрытие. Но появился я тут не только ради туризма. Об этом ты узнаешь немного позже. Теперь хочу знать о тебе, о твоей семье. Жена очень милая женщина. А дочери просто прелесть. Комсомолки, наверное?

— Воспитаны в старых добрых традициях, — улыбнулся Арвис, но улыбка получилась натянутой. — Знают, что потеряли. Виллу мою на взморье отобрали. Еще был, если помнишь, дом, который я сдавал. Все прахом. Оставили только эту квартиру. Делай выводы сам. А что касается девочек, они уже вышли, как у нас говорится, из комсомольского возраста. Старшая была замужем. Неудачно. У младшей есть кавалеры, но я не вижу, чтобы это серьезно…

— Арвис, у нас все готово. Проси гостя к столу. Мы ждем рассказов о Швеции.

Первый тост был за встречу, потом за счастье детей. И уж тогда Ребок начал рассказывать о своей жизни в Швеции.

Женщины, конечно, интересовались модами и теми мелочами, о которых мужчинам всегда не просто рассказывать. Особенно любопытна была Айна. Взгляд у нее был смелый. В отличие от своей пухленькой старшей сестры она была рослая, стройная, с порывистыми движениями.

— Надеясь на вашу скромность, друзья мои, буду откровенен. Ближе вас у меня здесь никого не осталось. Как мы жили до присоединения, вы, девочки, слышали, наверное, от отца, а вы, госпожа Рита, помните сами. Порядки, которые начали наводить у нас, мне пришлись не по нраву. Я уехал. Знаю, как было трудно тут в войну. В войну везде было трудно. Но я попал в Швецию молодым, энергичным и полным радужных надежд. Были некоторые сбережения. Мы, Айна, кажется, с вами коллеги?

— Да, я зубной врач.

— Значит, пока живет человечество, без работы не останемся. Я понял это еще тогда, когда открыл свой врачебный кабинет. Довольно быстро упрочил материальное положение. Потом женился.

— У вас, конечно, есть дети? — спросила Рита.

— Увы. Мы прожили с Кристиной в добром согласии более четверти века. Тяжелый недуг забрал ее у меня.

Он умолк, и все почувствовали себя неловко, особенно Рита.

— Ведь и я не знал об этом, — выдавил Арвис. — Последняя весточка от тебя была лет шесть-семь назад.

— Что делать! — Ребок покачал головой. — Сейчас я одинок, совершенно одинок. И начинает мучить мысль: кому оставлю свое наследство.

Он пристально посмотрел в широко раскрытые глаза Айны.

— Я даже стал подумывать о тебе, Арвис, о твоих детях. Не удивляйся. Если разобраться, ты всегда был мне другом, и самым близким из всех. Хорошо, что у тебя все как будто сложилось… А твои родители?