Жизнь и приключения Заморыша - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 55

- А батюшка велел мне смотреть вверх, - сказал я.

- Гм... Ну, смотри вверх, только одним, глазом поглядывай и на меня.

Я пошел к алтарю и стал на самом видном месте, спиной к царским вратам, а лицом к молящимся. Старушки перестали креститься и уставились на меня. Как я ни старался смотреть одним глазом вверх, а другим на клирос, у меня это не получалось. Наверно, лицо мое при этом сильно кривилось, потому что старушки уже смотрели на меня не с удивлением, а прямо-таки со страхом, Ко мне даже донесся чей-то громкий шепот:

- Юродивый!.. Ой, батюшки, страх какой!..

Хоть и одним глазом, но я все-таки увидел, что регент взмахнул камертоном. Я молитвенно сложил руки, поднес их к подбородку и пропел:

- "Верую во единого бо-о-о-га..." Пропел и опять удивился, как легко понесся мой голос по церкви. Я даже услышал, как он вернулся ко мне будто оттолкнулся от позолоченных икон и каменных стен.

- "...бо-о-о-га..." - одними басами повторил хор.

Теперь я уже не смотрел на регента, а смотрел вверх, туда, где на страшной высоте в огромный купол вливался дневной свет через множество окон.

- "Отца-вседержителя, творца неба и земли-и-и..." - пел я.

- "...и земли-и-и..." - будто подземным гулом отозвался хор.

Молитва эта длинная. Я ее допел до конца и взглянул на молящихся: все старушки стояли на коленях.

И потом, когда я шел к выходу, чтоб пробраться в сторожку и там переодеться, они со слезами на глазах хватали меня костлявыми пальцами за рубашку и что-то умиленно шамкали.

А на паперти стоял лысый. Он всем говорил:

- Приходите к вечерне: наш белый ангелочек опять будет петь. Слышали, как старался? Даже к концу малость охрип, слава тебе, господи...

ЗОЙКА МЕНЯ ПОМНИТ

Перед вечером к нам явился регент и сказал, чтобы я немедленно ехал в церковь.

- Да что ж это такое! - воскликнула мама. - И в праздник не дают ребенку отдохнуть!

- Праздник не для отдыха, а для молитвы, - назидательно объяснил регент. - Вы лучше обратите внимание на честь, которую оказывает церковь вашему сыну: батюшка экипаж за ним прислал.

Действительно, из окна мы увидели извозчичью пролетку.

Регент усадил меня на кожаное сиденье и вею дорогу не выпускал из рук моей рубашки: наверно, боялся, что я соскочу с пролетки и убегу.

На этот раз церковь была полна. Те, которые не сумели протиснуться внутрь, стояли на паперти, где обыкновенно стоят нищие.

- Полный сбор, господин солист, - насмешливо сказал мне регент. - Аншлаг!

Я опять пел "Символ веры", и опять люди стояли на коленях, а некоторые даже плакали. И все называли меня ангелочком. Правду сказать, мне это не нравилось.

Чего это ради старухи ловят меня за рубашку и всхлипывают! И вообще, я никогда не хотел быть ангелочком, а хотел быть настоящим мужчиной, как Петр. Поэтому я в понедельник вечером отправился не в церковь, а к Ильке, хоть и знал, что мне от батюшки попадет.

Илька стоял около кузницы и вертел в разные стороны головой.

Я сказал:

- Здравствуй, Илька.

Он посмотрел на меня сначала сверху вниз, потом снизу вверх и ответил:

- Здравствуйте, отец дьякон!

- Ну и глупо! - вспыхнул я. - Какой я дьякон?

- А кто же ты? Ну не дьякон, так псаломщик, Ах, да! Ты ангелочек! Вот ты кто!

Не помня себя от обиды, я размахнулся и ударил его кулаком.

- А, ты еще драться! - В одну секунду Илька свалил меня прямо в пыль и занес над моей головой кулак. - Как гепну, так сразу весь дух святой выпустишь.

Однако он не ударил, а даже помог подняться и стряхнул с меня пыль.

Весь мой задор спал.

- Илька, - сказал я жалобно, - ты думаешь, я по своей воле пою в церкви? Меня батюшка заставил, эпитимию наложил.

- Не имеет права! - решительно заявил Илька. - Вот пойдем отца спросим: он все знает. - Но тут же спохватился: Э, нет! Туда нельзя.

- Почему? - удивился я.

- Потому, что потому кончается на "у". Нельзя - и только. Я и стою тут, чтоб всякие провокаторы не запускали глаз в кузницу.

- Кто, кто?

- Про-во-каторы, - раздельно произнес Илька. - Не понимаешь? Где тебе понять, когда голова твоя молитвами забита. - Видя, что я жду объяснения, он подумал и сказал: - У царя полно разных шпиков и провокаторов. Шпики нашего брата вынюхивают, а провокаторы... они... ну, как это?.. Каты - знаешь, что такое?.. Палачи. Словом, тебе рано еще знать.

- Почему же это рано? - обиделся я. - Тебе не рано, а мне рано?

Илька хотел ответить, но вдруг пригнулся, всматриваясь во чтото в сумерках, и метнулся к кузнице. Он вернулся, запыхавшись, и сказал сквозь зубы:

- Стервец!.. Так и норовит в щелку заглянуть!

- Кто? - спросил я.

- Кто ж, как не твой собрат, дьячок из Николаевской церкви!

- Знаешь, Илька, иди ты к черту! - со слезами в голосе сказал я и пошел прочь.

Солнце уже спряталось, с пастбища возвращалось стадо коров и поднимало серую пыль. Все казалось мне серым, унылым, тоскливым. Я шел и думал: "Ах, почему я не умер маленьким!" Это чувство одиночества, горести и тоски я испытывал и раньше. Оно уходило без следа, а потом опять появлялось. Иногда оно приходило ко мне во сне, и я, проснувшись, целый день ходил с камнем на душе, с предчувствием какой-то неотвратимой беды. Мне хотелось комунибудь пожаловаться, облегчить душу, но кому? Ни старший брат Витя, ни друг Илька, наверно, не посочувствовали бы мне: ведь сами они никогда такого не испытывали. И у Вити, и у Ильки есть свои интересы, к которым они меня не допускают. Витя очень умный.

Бывало, попадется трудная задача, и я до самой ночи мучаюсь с ней, никак решить не могу. А попрошу Витю - он чуточку подумает и решит. Он и книги читает такие, каких мне никогда не одолеть.

Конечно, ему со мной не интересно. Илька хоть и не такой способный, но у него есть от меня секреты, он мне их не доверяет.

Только Зойке я мог бы рассказать все и не бояться насмешек.

Но где она, эта Зойка? С тех пор как пан Сигизмунд отправил меня из Симферополя домой, я ее не видел. Сначала я часто заходил в будку к ее бабке, а потом и заходить перестал. Чего ж заходить, если Зойка не пишет бабке уже больше года! А говорила, что выпишет бабку в самый Петербург и там будет катать на извозчиках. Вот и верь после этого девчонкам.