Жизнь и приключения Заморыша - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 51

Около меня собралась толпа. Слышались выкрики:

- Что тут продают? - Не видите, что ли! Царя продают! Не царя, а наследника. - Это все равно. - Продают всю Россию. - Кто продает Россию? Кто? - Известно, кто: студенты, рабочие, евреи! - Не говорите глупостей! Мой сын тоже студент, а Россию он любит, как Мать родную. - Я извиняюсь, господин, а сами вы не из евреев будете? - Дурак! Я православный! - От дурака слышу. Только, скажу вам, напрасно вы кипятитесь: у меня глаз на вашего брата наметанный. - Р-разойдись, господа! - Господин околоточный, куда ж вы смотрите! У вас под самым носом царя продают! - Не царя, господин колбасник, а наследника. - Это все равно. Всю ему, извините, фисгармонию в зеленую краску вымазали. - На то он и божий помазанник, чтоб его мазали. - Не мазать его надо, а смазать. Довольно народ терпел. - Р-разойдитесь! Р-разойдитесь! - Ну, ты, полегче, не толкайся! А то сдачи дам! Привыкли, фараоново племя, над народом издеваться! - Задержите мальчишку! Задержите мальчишку! Пусть скажет, кто его научил царя мазать! - Мальчишка тут ни при чем. - Нет, при чем! Я сама видела, как он мазал! - Петренко, взять мальчишку!

Рыжеусый городовой схватил меня за руку и поволок.

Толпа двинулась за нами и все росла и росла. С главной улицы она свернула в переулок, из переулка выкатилась на соборную площадь. Время от времени околоточный останавливался и кричал:

- Ррразойдитесь, господа! Ррразойдитесь!

Толпа чуть отставала, но потом опять нагоняла нас.

Из толпы неслись выкрики, свист, улюлюканье:

- С мальчишками воюете! Японцев не одолели, так за мальчишек взялись! Фараоны! Крючки царские!

Вдруг из толпы взвился ком земли и упал, рассыпавшись, у ног околоточного. Городовой бросил мою руку и потянул из кобуры наган.

Но мою руку схватил кто-то другой и втащил меня в толпу.

- Тикай, хлопчик!..

Это был тот самый маляр, который сунул цесаревича в ведро с краской.

Я задал такого стрекача, что. и не заметил, как оказался в чайной, на чердаке.

НА МЕНЯ НАЛАГАЮТ ЭПИТИМИЮ

- Ты почему не сказал мне, что у тебя появился голос?

Я стоял в коридоре училища и со страхом смотрел на Артема Павловича. Брови у него сошлись, оловянные глаза не моргая смотрели поверх очков прямо мне в лицо.

- Артем Павлович, у меня... всегда голос был... - пролепетал я.

- Врешь, голоса у тебя не было! Ни голоса, ни слуха!

- Что вы, Артем Павлович!.. Вы меня с кем-то спутали... я никогда не был глухонемым... Я всегда слышал и говорил.. Спросите кого хотите... Весь класс подтвердит...

- А, да я не об этом! Кто сейчас пел во дворе "Повii, вiтре, на Вкраiну"? Ты?

- Я...

- То-то вот!.. Сегодня же явись на спевку!

Артем Павлович был учителем не только математики, но и пения. Математику он, наверно, не любил: на уроках зевал, тетради проверял редко, на доску смотрел с отвращением. Зато на спевках он чуть не приплясывал, И вообще делался совсем другим человеком.

Ученикам, которые с усердием посещали уроки пения, он даже по математике натягивал лучшую отметку. А я на пение хо* дить не хотел. Поэтому, когда он пробовал голоса и заставил меня под свою скрипку тянуть "до-ре-ми", я такое затянул, что он весь сморщился и сказал: "Петух!"

А сегодня, на большой перемене, я сидел с ребятами во дворе училища и рассказывал об одном босяке. Босяк этот любил петь украинскую песню "Повii, вiтре, на Вкраiну", и, когда пел, у него слезы лились из глаз. Ребята сказали: "А ну, спой! Интересно, что это за песня такая". И я, на свою беду, спел. Вот Артем Павлович и услышал.

После всех уроков я, волей-неволей, пошел в актовый зал, где по понедельникам бывали спевки. Артем Павлович тотчас же приказал мне спеть опять "Повii, вiтре, на Вкраiну". Стараясь подражать босяку, от которого слышал эту песню, я запел: Повiй, вiтре, на Вкраiну, Де покинув я дiвчiну, Де покинув карi очi, Повiй, вixpe, овночi.

Я пел и сам удивлялся, как плавно, легко и звонко несся мой голос в этом большом зале. Мне и в самом деле стало казаться, что на свете есть кто-то, с кем меня разлучила злая судьба и по ком я день и ночь тоскую.

Но ясно я этого существа не представлял. Мне только очень хотелось, чтобы каким-нибудь чудом мое пение услышала Дэзи и чтоб голова ее опускалась все ниже и ниже, как все ниже и ниже опускалась сейчас голова Артема Павловича. И я, горюя уже по-громче, пропел: Biтep Bie, сiрцe eie, А козаче серце нуie, Bixep sie, не вертае, Серце з жалю замирае.

Артем Павлович поднял голову и опять посмотрел на меня. Его щетинистый подбородок вздрагивал.

- Да-да... - пробормотал он. - Да-да... Жизнь - корявая штука. - И вдруг рассердился: - Ты притворялся, каналья! Ты просто меня обманул!.. Но теперь я тебя не выпущу! Не-ет, шалишь! Я из тебя солиста сделаю в моем хоре. Солиста! Пой!

Он сунул мне листок с нотами и заиграл на скрипке.

Нот я не знал, но под скрипку запел правильно:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя,

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

- Хорошо! - сказал Артем Павлович, и глаза его, всегда мутные, засветились. Он махнул рукой.

Ребята хором повторили:

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

Мы пели и пели разные песни, печальные и веселые, пока Артем Павлович не спохватился:

- Что ж это! На носу конец учебного года! Не "Польку" ж нам петь на молебне. Ну-ка, "Богородицу".

Так с "Польки" хор перешел на молитвы. Нам уже давно хотелось есть, и церковные песнопения звучали теперь особенно уныло.

Неожиданно в зал вошли два священника - наш рыжий законоучитель отец Евстафий и другой, в черном клобуке, в черной монашеской рясе, с черной бородой и черными глазами - весь черный.

Наш батюшка сказал:

- Это ученический хор, патер * Анастасэ. Вот послушайте, как умилительно поют дети и юноши церковные песнопения.

Черный наклонил голову. Оба священника приготовились слушать. Наверно, Артем Павлович подумал, что они пришли проверять, правильно ли нас обучают церковному пению; он хмыкнул, покривился и повернулся к ним спиной. Мы пропели еще одну молитву.

Наш батюшка погладил рукой бороду и сказал:

- Душа исполняется священным восторгом. Чудно! Вот только "тя величаем" получилось без душевного подъема. Следовало бы протянуть. Тя велича-а-аем! - пропел он козлиным голосом.