Жизнь и приключения Заморыша - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 12

Раз он спросил:

- Какое самое большое слово ты знаешь?

- Превышеколоколенходященский.

- Двадцать семь, - сейчас же сказал он.

А спорить с ним было совсем невозможно: он всегда меня побивал.

- Что сильнее - вода или керосин? - спрашивал он.

- Конечно, керосин, - не задумываясь, отвечал я.

Да и как могло быть иначе! Вода ничего не стоила, а за керосин мы в лавочке деньги платим. Вода в лампе не горит, а керосин горит. Облей керосином полено и чиркни спичкой сразу вспыхнет, а облей водой - не вспыхнет. Так я Витьке и объяснил.

А он мне:

- Ну и что ж! А я возьму и залью его водой. Значит, вода сильней твоего керосина.

Я чувствовал - тут что-то не так, но доказать не мог и от досады чуть не плакал.

Инженер то приходил каждый день, то исчезал на неделю и больше. Однажды вечером, когда он играл с Витей в шахматы, к нам пришел еще новый человек.

В это время пел фонограф. Человек остановился перед ним, поднял бровь и прослушал всю песенку до конца.

Я его хорошо рассмотрел: худой, высокий, полуседые, зачесанные кверху волосы, лицо бритое, длинное, нос с горбинкой, а глаза серые, большие. Когда фонограф замолчал, он медленно поднял плечи и сказал:

- Поразительно! Французская шансонетка в российском босяцком вертепе. Жизнь - сплошной парадокс.

Повернулся и пошел в "тот" зал.

Что такое "парадокс", я не знал, но и для меня было ясно: этому человеку наша чайная не понравилась.

- Что я вижу! - опять поднял он плечи. - Герр Стейниц готовит себе смену. И где же! В российском босяцком... гм... клубе. Парадокс! Сплошной парадокс!

Инженер насмешливо сказал:

- А, граф! И вы сюда забрели? Стейница себе оставьте: Чигорин мне родней. Не хотите ли продолжить сей парадокс и сразиться на звание чемпиона... босяцкой команды?

Граф поклонился.

- Сочту за честь. Что ставите?

- Будущий мост моей конструкции через Дон и вот жилетку, что на мне, против вашего особняка на Невском и, с позволения сказать, пиджака, что на вас.

Граф опять поклонился.

- Условия приняты.

Они играли и один над другим насмехались до тех пор, пока не закрыли чайную. Но так партию и не кончили. На другой день пришли доигрывать, но опять не кончили. Только на третий день помирились на ничьей и ушли на толкучку. Вернулись оба пьяные. На инженере не было жилета, а на графе пиджака.

Инженер кричал:

- Вырожденец! Гнилая кровь! От вашего брата земля уже сто лет пользы не знает!.. А за что я гибну, я, человек одной крови с Ломоносовым!..

- Все погибнем, все! - в свою очередь кричал граф. - В водке сгорим, в спирте!.. В голубом огне!..

С тех пор граф стал приходить каждый день, и, хотя никогда не скандалил и не шатался, а только шептал не по-русски какие-то стихи, видно было, что он сильно пьяный.

В последний свой приход он и стихов не шептал, а сидел молча и качал головой. Вдруг он упал. Когда мы с Витей подбежали, то увидели, что рот у него открыт и вокруг рта колеблется голубоватое пламя. Дьякон сказал, что это горит спирт, который выходит из графа вместе с дыханием, и стал креститься. Пришли городовые и графа унесли куда-то. С тех пор мы его не видели. Был ли он настоящий граф или его только так прозвали, никто не знал. А партию, которую он играл с инженером, Витя запомнил и всю жизнь говорил, что оба они играли, как чемпионы мира.

Однажды к нам завернул человек такого маленького роста, что я принял его за мальчика. Но по голосу, когда он сказал: "Мир дому сему!" - догадался: нет, это взрослый. На человеке была солдатская шинель, за спиной - ранец, в руке суковатая палка. Он пил чай и после каждого глотка говорил: "А!" Отец долго к нему присматривался и наконец сказал:

- А что, братец, не влезешь ли ты в наш котел?

- Сварить хочешь? - спросил человек.

- Что ты! Живи с богом! - ответил отец. - Накипи много на стенках в котле, поскрести надо, а горлышко маленькое, обыкновенный человек не влезет.

- Я, значит, не обыкновенный? Ладно, почищу. А когда тебе?

- Вот закроем чайную, котел остудим - и полезай.

- Давай задаток.

Отец качнул головой.

- Ну, нет! Возьмешь - и поминай как звали.

- Давай, говорю! Лошадь не обманывал, собаку не обманывал, с воробьем и то во взаимном доверии жил, а ты опасаешься.

- Сколько ж тебе?

- Гривенник.

Отец подумал и вынул из кассы два пятака.

- Дело! - сказал человек. - Остуживать не надо: без этого обойдемся.

Он допил чай, сунул деньги в карман и ушел.

Никита хихикнул:

- Плакали ваши пятаки.

- Плакали или не плакали? Придет или не придет? - гадали мы с Витей.

Он долго не приходил. Ночью, когда уже надо было закрывать чайную, отец сказал:

- Жулик!

Но тут блок на двери взвизгнул, и маленький человек вошел в зал. Не говоря ни слова, он прошел на кухню, там вынул из карманов шинели три пакетика, высыпал из них на стол какие-то порошки, перемешал и бросил в котел.

С полчаса он сидел и аппетитно рассказывал о вкусном хлебном квасе, какой делают монахи в Святогорском монастыре. Потом приставил к котлу ведро и открыл кран. Вода полилась белая, как молоко. Котел промыли. Отец заглянул в него и сказал:

- Да ты колдун, что ли?! Совсем чистые стены.

- Чего - колдун! Я путешественник. Хожу по земле и все, что вижу, складываю сюда. - Он ткнул себя пальцем в лоб.

Мама сказала:

- Скушай с нами борща, добрый человек. Угостила б чем получше, да ничего другого сегодня не готовили.

Путешественник ел борщ, после каждой ложки прикрывал глаза и говорил: "А!" Поев, он встал и, поклонившись в пояс, поблагодарил маму. Потом предложил:

- Хочешь, я завтра сварю тебе борщ поболгарски?

- Ну что ж, свари, - сказала мама миролюбиво, но, как мне показалось, немного с обидой. - Поучи меня, деревенскую бабу..

- Поучу, мамаша, поучу, - будто не замечая обиды, сказал путешественник. - А ты поучи меня, как варишь свой прекрасный борщ. Вот мы и квиты будем.

Путешественника оставили ночевать здесь же, на кухне.

Рано утром он вымыл стол, на котором спал, и отправился на базар. Оттуда принес полную кошелку кореньев и овощей. Перед тем как начать готовить, состриг на пальцах ногти, а руки вымыл с мылом. Борщ получился обжигающий, но очень вкусный. Сколько потом мама ни пробовала, он у нее таким не выходил, а клала она в кастрюлю все, что клал и путешественник.