Леонид Филатов - Филатов Леонид Алексеевич - Страница 35

— Надо срочно написать в Политбюро, — пытается взять ситуацию в свои руки Федяева. — С просьбой о пересмотре…

— Лучше в ООН, Лидия Николаевна, — серьезно советует Гордынский. — Быстрее отреагируют.

— А что теперь с нами будет? — кокетливо вопрошает Аллочка. — Мы теперь тоже вроде как бы враги народ а.

— Что-нибудь придумают, — в тон ей отвечает Ниночка. — Может, сошлют, может, расстреляют.

— Скорее всего, сошлют! — авторитетно поддерживает разговор Боря. — Будут предлагать точки — проситесь в Англию.

…На одном из столиков в гримуборной Андрея Ивановича разложена целая аптечка, над которой хлопочет переполошенная Элла Эрнестовна. Сам Андрей Иванович полулежит на диване, руки теребят диванную обшивку, на лбу — бисеринки пота.

— Да нормально, Элла, — успокаивает он жену, хотя самого колотит крупная дрожь. — Под лопаткой уже отпустило… Много нитроглицерина тоже нельзя, может быть коллапс… Ты знаешь, это было как гипноз… Вот он смотрит на меня, и я чувствую, как язык у меня деревенеет… У него такой взгляд… нехороший взгляд… как у тех…

— Это страх, Андрюша, — Элла Эрнестовна промокает платком влажный лоб мужа. — Это на всю жизнь. Ты уж смирись с этим, побереги сердце…

— Он зачитал нам какую-то ерунду… Цитаты из западных газет… В общем, я плохо помню…А потом предложил голосовать… И рука у меня поднялась сама собой… И все подняли руки. Хотя нет, один был против. Коля Малинин. Монтировщик.

. — Не будь ребенком! — увещевает Элла Эрнестовна. — Ты думаешь, от вас что-то зависело?.. Да они исключили бы Георгия Петровича и без вас!.. Ваше голосование — пустая формальность!..

— Да пойми, Элла, — стонет Андрей Иваныч, — им было важно сделать это нашими руками!.. Чтобы показать нам, какие мы ничтожества!.. И они этого добились. Да, собственно говоря, и не добивались. Просто цыкнули — и мы тут же упали на карачки!.. Господи, какой стыд!..

— Прекрати, Андрей! — Элла Эрнестовна переходит на шепот. — Ты же знаешь эту машину. Она раздавит всякого, кто будет ей сопротивляться. Ты однажды уже попробовал. Пусть пробуют другие!..

По радиотрансляции — настойчивые звонки.

Татьяна в своей гримуборной поспешно натягивает на себя какую-то хламиду. Оглядывает себя в зеркале. Поправляет волосы. Пудрит нос.

«Ку-ку!» — Татьяна резко поворачивается и видит высовывающуюся из-за вешалки физиономию Гордынского.

— Ты с ума сошел! — ахает Татьяна. — Тебя же могут увидеть!.. А ну, выматывайся немедленно!..

— Сейчас время пик, — объясняет Игорь. — Все на прогоне. — И тут же меняет тон: — Тань, только один вопрос: когда мы увидимся?

— Никогда, Игорь, — Татьяна снова поворачивается к зеркалу. — И не задавай больше никаких вопросов.

— Вот это да! — Лицо у Игоря вытягивается. — Так-таки и никогда? Напугал тебя наш мавр!..

— Я не хочу доставлять Леве неприятные минуты. И так весь театр шушукается.

— А обо мне ты подумала? — вскрикивает Игорь. — Или мои переживания не в счет?..

— Ты — другое дело, — парирует Татьяна. — Ты — свободный человек. И потом — я люблю мужа.

— Что ты говоришь! — ехидничает Игорь. — Оказывается, ты любишь мужа!.. Не поздновато ли прозрела?

— А ты и в самом деле пошляк! — Татьяна брезгливо разглядывает Игоря в зеркале. — Правильно про тебя говорят: пошлый дурак с оловянными глазами…

— Это кто же говорит? — последние слова задели Игоря за живое. — Уж не Левушка ли? В таком случае можешь передать ему, что он благородный умник с натуральными рогами!..

Вот этого говорить не следовало, тут Игорю явно изменило чувство меры. Он не успевает даже осмыслить сказанное, а в руках Татьяны уже матово поблескивают щипцы для завивки волос.

— Пошел вон! — приказывает Татьяна. — Немедленно пошел вон, или я за себя не отвечаю!

Вслед за тем щипцы действительно летят в сторону Гордынского, но он уворачивается.

— Правильно, — бормочет Игорь, потихоньку перемещаясь к двери, — один — с топором, другая — с щипцами… Вполне в духе вашей семьи!.. Интересно, чем будут швыряться ваши дети…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В дверь, которая за ним поспешно захлопывается, летит флакон дезодоранта.

— Продали, подлюки! — стоя под горячим душем, Сима так яростно намыливает голову, как будто именно она главная виновница случившегося. — С потрохами продали! Ну ничего, вернется шеф — вы еще попляшете!..

— Ребята не виноваты, Серафима Михайловна! — робко вступается Аллочка. — Они сами испереживались… Но что они могли сделать?

— Может, еще можно что-то исправить? — Ниночка косится на Гвоздилову. — Написать самому Черненко? Как вы считаете, Елена Константиновна?

— Я считаю, что когда актрисы разговаривают о политике — это уже смешно, — снисходительно отвечает Гвоздилова. — Но вдвойне смешно, когда они делают это в голом виде…

— Ах, тебе смешно? — Сима задохнулась от ярости. — Ну еще бы!.. Мы такие интеллектуальные, мы читаем Брохеса, остальное нам до лампочки! Правильно тебя шеф ненавидел!

Гвоздилова пожимает плечами, спокойно выключает воду и, не удостоив Симу ответом, выходит в раздевалку.

— Как вам не стыдно! — срывается Аллочка (как и большинство молодых актрис в театре, она испытывает перед Гвоздиловой благоговейный трепет). — Елена Константиновна — воспитанный человек, а вы — базарная торговка!

— Вы просто завидуете Елене Константиновне! — поддерживает подругу Ниночка. — Завидуете ее успеху!.. Ее все уважают, а вас — нет!

— Я завидую? — поперхнулась Сима. — Матрешки, да вы в своем уме?.. Я завидую этой вяленой медузе?

Аллочка и Ниночка переглядываются и, не сговариваясь, выскакивают в раздевалку, оставив Симу в гордом одиночестве.

— Бегите, бегите, шпана! — напутствует их Сима. — Поносите шлейф за своей старенькой королевой!..

В раздевалке Гвоздилова, уже накинувшая на себя халат, растерянным взглядом обводит пустые полки своего шкафчика.

— Девочки, простите, вы не видели… Я отлично помню, что положила их вот сюда… В общем, у меня пропали трусики.

— Это Серафима! — уверенно говорит Аллочка. — Руль за сто, это ее каверзы!

— Серафима Михайловна! — кричит Ниночка. — Вы случайно не видели трусики Елены Константиновны?

Из душевой доносится довольный смешок — Сима взяла реванш.

— Это французские, что ли? — отзывается Сима. — Как же, видела! Они просили передать, что улетают в Париж искать себе задницу поприличней!..

— Жалко Симу. — неожиданно говорит Гвоздилова. — Она очень хороший и искренний человек. Но «ей мешает то, что она борется со всеми сразу…

А в душевой мокрая, голая, несчастная Сима отчаянно стучит кулаком в кафельную стену: «Суки вы!.. Суки продажные!.. Трусы!..»

…У стенда, где вывешиваются наиболее сенсационные вырезки из журналов и газет, скучилась огромная толпа. Все разговаривают шепотом, как на похоронах, подходят все новые люди, и каждый пробивается поближе к стенду, чтобы собственными глазами прочитать те роковые пять строк, которые уже выучены всеми наизусть: «Указом Президиума Верховного Совета СССР… лишить гражданства… за оскорбительные выпады в адрес…»

— Все! — констатирует мрачно Боря и обнимает за плечи притихшего Левушку. — Амба!.. Теперь они могут делать с нами все, что захотят!

…И снова по бесконечным тоннелям, коридорам и переходам театра нервной рысью несется начальственная группа. Шляпы, плащи, кейсы. Где-то сбоку семенит директор, показной удали в нем заметно поубавилось, весь он как-то обмяк и сник, поэтому путешествие происходит в полном молчании.

…В огромном репетиционном зале собралась вся труппа. Ни покашливания, ни шушуканья, ни скрипа стульев, как это обычно бывает, когда в зале собирается много людей, — тишина. На первый взгляд может показаться, что там, куда сейчас устремлены взгляды актеров, происходит нечто завораживающее, притягательное, необычное — словом, нечто такое, от чего нельзя отвести глаз. Но вот камера берет обратную точку, и мы видим, что ничего необычного там нет: напротив неподвижной и безмолвной труппы — такой же неподвижный и безмолвный президиум, состоящий из уже известной нам начальственной пятерки. Пауза затягивается, становится двусмысленной, начинает заполняться опасной энергией.