Деваться некуда - Виан Борис - Страница 17

Нарцисс был явно не в духе.

Ветер кружил в воздухе кленовые листья, некоторые так и липли к лобовому стеклу. Мы выехали из города по Истерн-Бридж. Вдали замигала вывеска Hello Motel. Я долго смотрел на огненные буквы, мерцавшие в еще черном небе. Буква «о» в слове «Hello» не зажигалась, и это было не очень хорошим предзнаменованием{84}.

Портье дремал перед экраном, на котором показывали результаты бейсбольных матчей, проведенных накануне. «Тайгерс» дала отпор «Янки»: и действительно, 5:3 — счет, недостойный нью-йоркской команды. Они должны были смять эту деревенщину из Детройта всухую и окончательно. Да, но это всегда так, на дружеских встречах никто не выкладывается до конца, все берегут себя для предстоящего чемпионата. Дружеская встреча… Дружба — знаете, что это? Это то, что вредит любви и губит спорт.

Нарцисс шлепнул ладонью по кнопке звонка на стойке, портье поднял на нас кротовьи глаза из-под пары засаленных очков.

— Нам нужен номер, — произнес Нарцисс, кладя три купюры на стойку.

Мужчина посмотрел на нас с подозрением.

— С двухместной кроватью? Мне не нужны проблемы.

В обычное время ситуация позабавила бы Нарцисса, но сейчас, после всего этого мора, было не до юмора. Он пожал плечами и вперил ледяной взгляд в портье; тот машинально добавил:

— Номер должен быть освобожден завтра утром до одиннадцати часов.

Нарцисс кинул мне две книжки, лежавшие у него в бардачке.

— Фрэнк, отсюда ни шагу. Из комнаты не выходи. Дверь закрой на два оборота. Читай без остановки «The Portable Edgar Рое» и «The Portable Hawthorne»{85}.

Он развернулся, и старый «Крайслер-Империал» покатил обратно в Блэк-Ривер.

Номер оказался паршивым: стены буквально раздувались от влажности, обои отклеивались, потолок рассекала трещина. Кровать была скрипучей и жесткой, а узкий закуток, который хозяин именовал туалетом, населяли тараканы.

Нарцисс был прав; я попал в передрягу. Кто помог бы мне в этом разобраться? Я подумал о Вэнис, конечно же. Она умела рассуждать, и я знакомил ее с некоторыми из своих возлюбленных в те времена, когда у меня еще были обе руки. Но ее письма к Вайли сводили меня с ума. Я изводился, бесился. Не мог думать ни о чем другом: я вновь видел, как в день моего приезда, вечером она выходит из машины, обволакивает меня своими смоляными волосами и светлым норковым мехом, изливает свою радость в моих объятиях при ярком свете лучистых фар. Если мой отец уже не способен удовлетворять ее женские потребности, это еще не повод вытворять черт знает что. Желтоватой жидкостью, текущей из крана, я омыл лицо, пытаясь прояснить свои мысли.

Любовная интрига с прислугой также ничего не объясняла. Почему Вайли интересовался этими убийствами? Откуда он узнал, что смерть Вики связана с другими смертями? Да и вообще, что мне было известно о его жизни? Ничего. Вайли служил в семье Вэнис, когда ее, беременную мной, спешно выдали замуж. Они уже давно знали друг друга.

Я поднял голову и принялся разглядывать себя в щербатом зеркале. Пытался усмотреть сходство своих черт с чертами Вайли. А когда ищешь, то, конечно, всегда находишь. Каждый может походить на кого угодно. Все это как-то не клеилось.

Если Вайли был моим отцом, то зачем все эти убийства? Дворецкий-душегуб — это уж совсем… Полная бессмыслица. Я уже не понимал, кто я такой. Подозревал всех. И для каждого находил веское основание истреблять моих бывших возлюбленных. В моем воображении красавица Салли, перенеся свою любовь безутешной вдовы на старшего брата покойного мужа, упивалась дикой ревностью, на которую способны рыжие. Герцог действовал под влиянием наркотических средств, тайком подсыпаемых в его традиционное утреннее пюре. Или пуще того: Хьюго, тихий и незаметный Хьюго, страстно надраивая автомобили, умело скрывал свою дьявольскую, бесноватую одержимость. В общем, слишком polish, чтобы быть честным[14].

На первой полосе «Сатердэй ивнинг пост» поместили фотографию Ильзы Кох{86}, «Бухенвальдской ведьмы». Ее приговорили к пожизненному заключению. Я не мог удержаться от желания найти в ней что-то общее с моей матерью, не только возраст, черный цвет и укладку волос. Может быть, глаза. Жесткость. Холодность. Ладно, супруга коменданта концлагеря Бухенвальд заказывала себе абажуры из татуированной человеческой кожи, а еще, среди прочих развлечений, пускала в галоп свою лошадь по территории лагеря и приказывала до смерти забивать плетью тех, кто осмеливался на нее смотреть. Так что здесь ничего общего. Ну, например, Вэнис не каталась на лошади.

Я чувствовал себя хуже некуда.

Время текло, как в перевернутых песочных часах. Я выходил в коридор и курил сигарету за сигаретой. И, разумеется, не мог сосредоточиться на книжках, оставленных Нарциссом. Думалось о другом. В холле портье по-прежнему сидел, развалившись, перед телевизором. Матч уже начался. Раньше я бы предпочел, причем с большим удовольствием, наблюдать за работой стиральной машины, чем смотреть бейсбольный матч. В барабане машины происходит хоть какое-то действие. Но теперь, когда у меня уже не было руки и в бейсбол меня бы не взяли, я чувствовал в этом что-то увлекательное.

После матча выступил Макартур, и от его речи сильно пахнуло войной. Он сказал, что хочет заблокировать китайское побережье, разбомбить китайские заводы, добиться подкрепления с Тайваня и предоставить свободу действий китайцам Чан Кайши{87}. Но Макартур мог хорохориться сколько угодно, на самом деле Генштаб считал его безумцем, и все уже давно его сторонились.

Я бесцельно слонялся по холлу. Я проголодался, но на улицу не выходил, так как боялся пропустить звонок Нарцисса. В углу, около стойки регистрации, возвышался допотопный автомат по продаже рольмопсов, и я отоварился на целый четвертак. В результате, уже поднимаясь обратно к себе, почувствовал, что у меня в глотке разверзлась пустыня Невада.

Я не успел даже развязать шнурки и прилечь. В дверь три раза постучали. Я открыл. Это была Джанет Деверо. Джанет Бун.

— Это новый замок Болтонов? — спросила она без тени улыбки.

И вошла.

XIV

С ее прорезиненного черного плаща стекала вода. Она сняла его и положила на продавленное кресло. Нарцисс соврал: главная инспекторша не утратила своего очарования, а ее волосы — своего блеска{88}.

— Здравствуй, Фрэнк.

У нее по-прежнему был хриплый голос курильщицы крепких сигарет.

— Ты… Ты не изменилась, — промямлил я.

Ее глаза перешли от моих седых волос к моей руке в желтой перчатке.

— Ты — тоже.

Она присела на край кровати.

— Я здесь не для того, чтобы тебя арестовывать, Фрэнк. Иначе пришла бы не одна. Я знаю, что ты невиновен.

— Разумеется! Меня здесь даже не было, когда убили Эллен Брейстер и Беатрис Дрискоул. Я узнал об этом, только когда вернулся.

— Ошибка, Фрэнк. Относительно убийства Брейстер: ты вернулся из Кореи за несколько дней до этого. Ты мог тайком приехать в Блэк-Ривер, убить ее, сразу уехать, а уже потом официально вернуться. Час ее смерти установлен не точно, и в любом случае ни у кого нет алиби на каждый час суток. А Беатрицию Дрискоул убили в июле. Седьмого числа. Ты был в отпуске уже неделю и как раз собирался обратно в Корею. Я проверила. По поводу убийства Токлас: в списке подозреваемых фигурируешь и ты. Но есть одна дополнительная деталь, относящаяся ко всем убийствам, которая делает тебя полностью невиновным.

— Какая?

— Сожалею, Фрэнк. Я ничего не могу тебе сказать. Хотя нет, скажу вот что: речь идет о молоке.

— О молоке?