Дворянская семья. Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века - Шокарева Алина Сергеевна - Страница 7

Н. Ф. Дубровин писал о столицах начала XIX века, что Москва, хоть не имела тогда ни тротуаров, ни бульваров, но по своим связям с провинцией, даже с самой отдаленнейшею, считалась городом священным, имевшим влияние на всю Россию. Москва производила такое очарование, что помещикам, жившим постоянно в своих имениях, соседи, которые хвастали, что бывали там, казались людьми высшего порядка[72]. Москва была столицей допетровской России, значимой для людей, чтущих старые обычаи.

Вокруг Санкт-Петербурга еще с момента его основания распространялись мрачные слухи (наиболее значимые – что город построен на костях и когда-нибудь погибнет от воды)[73]. Поэтому в народном сознании жизнь в Северной столице представлялась опасной, гибельной… И в то же время – манила карьерным ростом, возможностью получить образование, выслужиться, быть поближе ко двору. Эти преимущества оказывались сильнее предрассудков, о чем красноречиво говорит статистика, – население Северной столицы в XIX веке было значительно больше, чем в Москве[74].

Ю. М. Лотман писал, что «военные события сблизили Москву и провинцию России. Московское население „выхлестнулось“ на обширные пространства. В конце войны, после ухода французов из Москвы, это породило обратное движение. <…> Сближение города и провинции, столь ощутимое в Москве, почти не сказалось на жизни Петербурга этих лет»[75]. Высшая столичная аристократия будто бы еще больше отдалилась от основной массы населения.

Писатель и государственный деятель Д. Н. Бегичев считал, что в Санкт-Петербурге в основном служат и выслуживаются, интригуют друг против друга, а в Москве отдыхают, устраивают браки и сплетничают. При этом из Санкт-Петербурга пошла мода супругам быть везде вместе, создавая видимость семейного благополучия[76].

Характерные бытовые черты какого-либо сообщества хорошо видны человеку, который оказался в новом для него окружении в первый раз. Его наблюдения – замечательный источник для исследователя повседневности. Так, мемуаристка Е. А. Сушкова, впервые приехав на бал в Москве, находит множество отличий в поведении московских и петербургских барышень. Различие в поведении девушек – лишь одна из многих несхожих черт в жизненном укладе столиц, но для рассказчицы именно оно становится знаковым: «Барышни более чем разговорчивы с молодыми людьми, они фамильярны, они – их подруги». Друг к другу они обращаются на «ты», называют по фамилии, именем или прозвищем, а не по-французски, как это было принято в Петербурге[77].

В письмах москвички М. А. Волковой к подруге из Санкт-Петербурга В. И. Ланской есть любопытное описание дамы, прибывшей из Северной столицы. С точки зрения автора, петербургские дамы (в данном случае на примере жены князя Павла Гагарина) отличаются своей заносчивостью. Петербурженка «держится прямо и важно, как все ваши дамы, нехотя отвечает да или нет, когда обращаются к ней с вопросом». И далее она отмечает, что семейство Оболенских называет всякую дерзость «петербургской учтивостью», в отместку невестке их, княгине М. Г. Гагариной, которая в бытность свою в Москве, все, что ей не нравилось, называла «смешным, как москвичка». И действительно, в Санкт-Петербурге порой свысока смотрели на жителей Москвы, считая их менее «светскими». В Москве всегда жили проще. Бытовавшие предубеждения против Москвы заставляли жителей Петербурга отыскивать в москвичах, приехавших в Северную столицу, одни недостатки, а все хорошее открывать в них спустя год проживания на берегах Невы[78].

Писатель В. А. Вонлярлярский отмечал, что в Петербурге каждый живет, как хочет и как может, – вращается в своем кругу, в своем ограниченном обществе. Молодые люди (потенциальные женихи) могут быть приняты всюду, в то время как их родственники не посещают всех великосветских домов. В Москве же обязательно нужно принимать всех, со всеми общаться, всем отплачивать визитами, не то кто-нибудь будет обижен, про вас наговорят невесть что и ваша репутация может сильно пострадать[79].

Москва всегда отличалась хлебосольством. А. И. Дельвиг вспоминал, что у сенатора Волчкова были длинные накрытые столы, к которым приходили обедать и малознакомые ему люди[80]. Впрочем, не всегда подобные застолья устраивались по доброте душевной – скорее, это была некая дань моде или приличиям. Так, в романе В. А. Вонлярлярского «Силуэт» описана княгиня-москвичка – пожилая женщина, которая не отказывала в покровительстве ни вдовам, ни сиротам, ни соседям по имениям, но денег не давала никому; отзывалась с отличной стороны о тех, которые часто являлись к ней откушать, впрочем, вовсе не заботясь о том, достаточно ли кушанья и сыты ли гости[81]. Автор показывает поверхностность и неискренность заботы этой «типичной московской хлебосолки». По воспоминаниям его современников, в начале столетия еще существовали действительно щедрые и гостеприимные хозяева, способные обогреть душевным теплом всех посетителей. К такому образу жизни зачастую (как у героини Вонлярлярского) примешивалось и стремление покрасоваться, похвастаться своим богатством, успешным хозяйством, христианскими добродетелями. Но следование этой традиции, характерной и для других сословий, все же налаживало взаимоотношения между дворянами, создавало некоторую поддержку со стороны людей своего круга. Укреплялись и связи между сословиями. Отказ от дома получали лишь те, кто явно пренебрегал честью дворянина. В такой неприятной ситуации оказался герой «Дневника лишнего человека» И. С. Тургенева Чулкатурин. Он вызвал на дуэль человека, в которого была влюблена дочь хозяев, и «дом Ожогиных тотчас же закрылся для меня»[82].

В Санкт-Петербурге хлебосольные хозяева встречались гораздо реже. По замечанию Л. В. Бранта, в 1839 году на Петербургской стороне жизнь и нравы оставались «во всей полноте и простоте патриархального века, – когда люди не стыдились ужинать, когда, приходя в гости, здоровались с хозяином и, уходя, прощались с ним, да благодарили за хлеб – за соль: что все в большом свете называется, говорят, „mauvais genre!“ (дурной тон) – где нынче не в тоне все это, ни многое, многое еще, – прежде так наивно напоминавшее людям, что они братья, а не светские отношения…»[83]

Жизнь дворянской семьи в столице очень зависела от благосостояния. Выезды в свет, балы до поздней ночи (или раннего утра) были недоступны небогатым дворянским семьям. А потому и просыпались в таких домах рано, жили скромно и тихо, занимаясь хозяйством и воспитанием детей. Вот как описывает жизненный уклад в доме своей бабушки Екатерина Владимировна Новосильцева: «В восемь часов пили чай. Вера Васильевна (тетя) хлопотала о хозяйстве, бабушка начинала свою долгую молитву, Катя с сестрой Олей занимались в своем флигеле. А Надежда Васильевна (старшая тетка) отправлялась гулять, то есть обходить знакомых соседей, но прежде еще сходив к ранней обедне. Около часа все собирались в чайной. Обеденный стол был накрыт в два часа. Затем все семейство отдыхало, а девочки уходили в свой флигель. В шесть часов все собирались в гостиной, где Вера Васильевна разливала чай. В тридцатых [1830-х] годах бабушка уже никуда не выезжала, кроме церкви, но ранее всегда по вечерам отправлялась в гости. Вечер проводили в семейном кругу. Надежда Васильевна или сама уезжала в гости, или приглашала какую-нибудь соседку. В десять был ужин, а потом все отправлялись по своим комнатам (только Катя убегала к Вере Васильевне и часов до двух с ней говорила)»[84]. Обращает на себя внимание размеренность жизни, неторопливость, некоторая патриархальность такого жизненного уклада.