Сказки о воображаемых чудесах - Датлоу Эллен - Страница 55

Эстебан был поражен: из ее уст доносились слова его отца, но он решил, что это просто случайность, и ответил:

— Может, и так. Но это не мои цели.

— Разумеется, твои. Просто ты предпочел не замечать их. — Она зачерпнула еще пригоршню песка. — Как ты собираешься сделать это? У тебя же нет ружья. Только мачете.

— Еще у меня есть вот что. — Он вытащил из мешка маленький узелок с травами и протянул ей.

Она развернула его и понюхала.

— Травы? А! Ты собираешься одурманить ягуара.

— Не ягуара. Себя. — Он взял сверток у нее из рук. — Травы замедляют сердечный ритм и приводят тело в состояние, напоминающее смерть. Вводят в транс, но выйти из него можно за считаные секунды. Я пожую их, а потом прилягу где-нибудь, где он наверняка пройдет, отправляясь на ночную охоту. Он подумает, что я мертв, но ведь ягуары не едят, пока не убедятся, что дух покинул тело. Чтобы удостовериться в этом, он сядет на мое тело: так они чувствуют, что душа вылетает. Как только он начнет присаживаться, я сброшу с себя транс и воткну мачете ему между ребер. Если моя рука не дрогнет, он умрет в тот же миг.

— А если дрогнет?

— Я убил почти полсотни ягуаров, — сообщил Эстебан. — Я больше не боюсь, что рука меня не послушается. Метод передался нашей семье в наследство от старых патука и, насколько я знаю, не подводил никогда.

— Но черный ягуар…

— Черный, пятнистый, какая разница. Ягуары руководствуются инстинктами и все похожи, когда речь идет о пище.

— Что ж, — сказала она. — Я не могу пожелать тебе удачи, но и зла не желаю.

Она встала с колен и отряхнула платье от песка.

Он хотел попросить ее остаться, но гордость помешала. Женщина рассмеялась, словно прочитав его мысли.

— Возможно, мы поговорим еще, Эстебан. Было бы жаль не встретиться больше, ведь между нами лежит нечто гораздо большее, чем то, о чем мы беседовали сегодня.

И она быстро пошла по пляжу, превращаясь в крохотную фигурку, исчезающую в зыбком мареве жары.

Тем же вечером в поисках наблюдательного пункта Эстебан взломал дверь-ширму одного из этих домиков с видом на море и вышел на крыльцо. Хамелеоны разбежались по углам, а игуана скользнула с проржавевшего садового стула, оплетенного паутиной, и скрылась в щели в полу. Внутри дом был мрачен и внушал страх. Единственным исключением была ванная. Потолок там обвалился, и дыру затянуло лозой, сквозь которую пробивался серо-зеленый сумеречный свет. Растрескавшийся унитаз был до краев наполнен дождевой водой и мертвыми насекомыми. Чувствуя смутную тревогу, Эстебан вернулся на крыльцо, вытер садовое кресло и сел в него.

Вдали, на линии горизонта, море с небом смешивались в серебристо-сером мареве; ветер затих, и пальмы стояли недвижимо, точно изваянные из камня. Вереница пеликанов, что летели над самыми волнами, казалось, чертили в небе фразу из загадочных черных слогов. Но Эстебан оставался равнодушен к жутковатой красе этого пейзажа. Он думал о той женщине. В его памяти все вставала картина того, как ее бедра двигались под платьем, когда она уходила от него по пляжу. И чем усерднее он пытался переключить мысли на стоявшую перед ним задачу, тем сильнее манило его это воспоминание. Он представлял ее обнаженной, видел, как мускулы перекатываются в ее бедрах, и так распалился, что принялся ходить по крыльцу, забыв, что скрип половиц выдает его присутствие. Он не мог понять, что она с ним сделала. Возможно, думал Эстебан, дело в том, что она защищала ягуара, призывала вспомнить все, что он собирался оставить в прошлом… А затем осознание обволокло его ледяным саваном.

В племени патука считалось, что человека, которому предстоит внезапная смерть в одиночестве, обязательно посетит ее посланник и подготовит его к этому событию (обычно это делали родные и друзья). Теперь Эстебан почувствовал уверенность, что женщина была именно таким послом, и ее очарование должно было привлечь его душу к неизбежной судьбе. Он откинулся на стуле, онемев от этого открытия. То, что ей были ведомы слова его отца, странный привкус их беседы, ее откровение о том, что между ними есть нечто большее, — все это соответствовало представлениям патука, которые передавались из поколения в поколение. Взошла луна — три четверти диска — и облила серебром пески баррио, а он все сидел там, прикованный к месту страхом смерти.

Он несколько секунд смотрел на ягуара, прежде чем осознал его присутствие. Поначалу ему показалось, будто на песок упал осколок ночного неба, и теперь им играет капризный ночной ветерок. Но вскоре он увидел: это был ягуар. Он двигался медленно, словно выслеживая добычу, а потом подпрыгнул высоко в воздух, поворачиваясь и крутясь в прыжке, и забегал взад и вперед по берегу. Лента черной воды, струящаяся по серебряным пескам. Эстебан раньше не видел, как играют ягуары, и дивился этому зрелищу, но еще больше изумляло его то, что здесь воплотились в жизнь его детские сны. Словно он смотрел, затаясь, на серебристые лунные луга, тайком наблюдая за волшебным созданием. Страх его испарился, и он, как ребенок, прижался носом к ширме, опасаясь упустить хоть единый миг.

Наконец ягуар оставил забавы и, пригнувшись, пустился через пляж к джунглям. По тому, как он прижал уши и решительно поворачивался из стороны в сторону, Эстебан понял: охота началась. Ягуар остановился под пальмой футах в двадцати от дома, поднял голову и принюхался. Лунный свет сочился сквозь разрывы в листве, стекая жидкими бликами по бокам животного; желто-зеленое мерцание глаз манило заглянуть в бездны мрачного пламени. От красоты ягуара замирало сердце — он был воплощенная безупречность — и Эстебан, сопоставляя это великолепие с вялым безобразием своего заказчика, с безобразием самой причины того, что его взяли на работу, усомнился, что сможет когда-нибудь совершить это убийство.

Весь следующий день он склонялся то к одному решению, то к другому. Он надеялся, что женщина вернется: он уже отказался от мысли, что она посланец смерти, посчитав, что так ему показалось под влиянием таинственной атмосферы баррио. Он чувствовал, однако, что начни она снова защищать ягуара, — и он сдастся. Но она так и не появилась. Сидя на пляже и наблюдая, как вечернее солнце спускается вниз сквозь гряды смутно-оранжевых и сиреневых облаков и наугад разбрасывает по морю блики, он снова понял, что выбора у него нет. Не важно, красив ли ягуар, не важно, является ли женщина посланником высших сил, он должен относиться к ним, словно они ничего не значат. Смыслом этой охоты было отречение от подобных таинств, а он, под влиянием старинных снов, совсем было запамятовал это.

Зельем он воспользовался только после восхода луны. Затем прилег под пальмой, у которой ягуар помедлил прошлой ночью. Ящерицы шуршали в травах вокруг него, песчаные блохи прыгали ему на лицо; он едва чувствовал их, погружаясь все глубже в истому, навеваемую зельем. Зелень листвы припорошило лунным светом, точно пеплом; ветви колыхались и перешептывались. Между рваными краями листьев бешено мерцали звезды, точно их пламя металось под легким ветерком. Он окунулся в пейзаж, смакуя ароматы морской пены и преющих листьев, которые носились по пляжу, и сам летел за ними следом. Но вот ему послышалась мягкая поступь ягуара, и он насторожился. Сквозь сомкнутые веки он увидел зверя: тот сидел шагах в десяти от него, громоздкая тень вытягивала шею, изучая его запах. Вскоре ягуар начал кружить, и круги вокруг Эстебана становились с каждым разом все уже. Когда он исчезал из виду, охотнику приходилось бороться, не пуская в душу страх, текущий тонкой струйкой. А потом, когда ягуар прошел особенно близко, со стороны моря, Эстебан уловил дуновение его запаха.

Сладкий мускусный аромат, напоминавший о плодах манго, что вызревают на солнце.

Волной поднялся ужас, и он попытался остановить этот поток, убедить себя, что такого просто не может быть, это не может быть тот самый запах. Ягуар зарычал: звук лезвием разрезал ткань, сплетенную из шепотов ветра и моря. Понимая, что зверь почувствовал его страх, охотник вскочил на ноги, размахивая мачете. Сквозь круговерть образов он увидел, как отскочил ягуар, и закричал на него, и снова замахнулся своим мачете, и понесся к дому, откуда раньше наблюдал за берегом. Позади него раздался треск, что-то поворачивалось; краем глаза он уловил в лунном свете очертания чего-то огромного и черного, что пыталось выбраться из переплетения лоз, пробраться сквозь разодранную ширму. Он бросился в ванную и сел, прислонившись к унитазу спиной, и подпер закрытую дверь ногами.