Бессильные мира сего - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 52

А Маришка была, как всегда, очаровательна (словно умывающийся котенок). Васильковые глаза. Грудной, с хрипотцой голос. И чудный смех, которым она награждала, словно орденской лентой. Своих дорогих паршивцев. Своих любимых мальчиков. Она точно знала, что мальчики не подведут. Никогда не подводили и теперь не подведут. А если кто-то дрогнет, она тут же окажется рядом и подставит плечо. Или улыбнется ему. Или просто скажет: я здесь... Откуда в ней эта непостижимая вера в нас? Ведь мы же, на самом деле, абсолютно бессильны перед мерзостью, перед любой злобной силой. Я не говорю уж про гангстеров и про сексотов - перед обыкновенным хулиганьем бессильны! Вот ты, Благоносец хренов, - можешь ты отбиться от пары гопников? Дать в рыло? Заехать гаду по яйцам? Зла ведь никогда у меня на это не хватает. А она все равно в нас верит. И эта вера, она так дорого стоит, что ее почти уже невозможно приобрести. Как любовь. Как здоровье. Как талант. Неужели мы и в самом деле лучше, чем выглядим?.. "В конце концов, все зависит только от нас самих!.." Увы. В том-то и дело. Я бы предпочел, чтобы все зависело от кого-нибудь ненадежнее...

...А герой дня Вадим был изжелта-бледен и дурен, глаза красные и заплыли, рот кривой, словно его непрестанно тошнит и вот-вот вырвет прямо на скатерть. ("Так вот ты какой - человек третьего тысячелетия!..") Хлопотливый Матвей очень нежно его опекал, настоятельно пододвигал закуску, бегал в кухню за минералкой, подбирал за ним падающие на пол вилки-ножики видимо, фундаментально и основательно напугал его Вадим своими бабскими фокусами, и Великий Математик уже и не знал теперь, чего еще ему следует опасаться. Зрелище это было, скорее, тошнотворное, но к своему удивлению Богдан испытал по этому поводу что-то вроде укола ревности: никогда не видел он Велмата таким заботливым и таким внимательным, он даже представить его не мог таким - этого ядовито-ехидного умника, всегда совершенно беспощадного и к себе, и к другим, и ко всему нашему нелепо-идиотскому миру. Да-а, а Вадим вот оказался сущей размазней. Сопля зеленая. Тьфу... Или он все-таки актерствует? Быть того не может. А впрочем... Ничего мы друг о друге не знаем, да и знать не умеем, и так - всю жизнь. Открытие за открытием, и все открытия почему-то поганые. Открываются расписные ворота души, и несет оттуда вдруг такой тухлятиной, что хоть святых выноси...

- М-м-м! Маришка! (Хрум-хрум.) Какие гренки! Божественно!..

- А это что такое? Бифштексы?

- Не тормози! Бифштексни!

- Это не бифштексы, брат. Это ГОВНАТРУБ.

- Чево-о-о!

- Говядина натуральная рубленая, брат. Извини, брат.

- Слушайте! Прекратите жрать. Боба еще нет!

- Боба ждать - знаешь... Боб - человек подневольный: когда отпустят, тогда и придет. И ни минутой раньше...

- Ты только закусывай, пожалуйста. Я тебя умоляю, Вадим, не надирайся. Подожди...

Дзынь-дзынь-дзынь - ножом по краю рюмки. Тенгиз. Решил, что пора, и возбудился к действию.

- Господа! Леди и джентльмены! Внимание! Вы что сюда - жрать пришли? Прекратите обжираловку, блин! Сначала - дело!

- Вот именно! (Это Вадим. Уже на взводе и уже даже с перебором.) Объявляется дело Вадима Христофорова, погоняло - "Резалтинг-форс"! Пр-рашу! Вот стою я п'р'д вами, словно голенький...

- Да помолчи ты, ради бога! Отдай стакан!.. Не умеешь ведь пить, жопа с ручкой, совершенно...

- Д-да! Но зато я умею напиваться!

- Тихо! Заткнитесь все! Начинаем, Обстоятельства дела всем известны? Я полагаю, всем...

- Вове не известны.

- Вова перетопчется. Я к дедам обращаюсь: все в курсе?

Деды были в курсе. Все. Некоторые слышали эту историю уже неоднократно, - и от Вадима, и друг от друга. Всем и все было понятно. И никто не знал, что надо делать.

- У меня вопрос к Димке, - сказал Богдан. - Они прорезались последнее время? Или нет?

- Откуда мне знать, - проговорил Вадим, пьяно растягивая слова. - Они у меня телефон пр-р'слушивают, суки...

- Когда ты их видел в последний раз? - терпеливо настаивал Богдан.

- "Не в этой жизни..." - Вадим истерически хихикнул.

- Отстань от него, - сказал Богдану озабоченный Матвей. - Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.

- Вижу-вижу, - сказал Богдан и замолчал. Ничего у нас не получится, подумал он. Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего... Но вот что поразительно: ведь я, кажется, завидую ему. За ним охотятся, от него чего-то еще ждут, он нужен кому-то, или мешает кому-то, или, может быть, кому-то полезен. Трепло, слабак, размазня, но представляет ведь собою некую ценность, причем, похоже, немалую. А я вот - пуст. И никому не нужен. Как высосанная банка из-под пива...

Вадим между тем стремительно надирался. Матвей хватал его за руки, отбирал стакан, отставлял подальше бутылки - ничего не помогало. Казалось, Вадим буквально цель перед собою поставил: надраться вглухую - как можно основательнее и как можно быстрее. А скорее всего, так оно и было на самом деле. Может быть, он устал быть трезвым. "...Все, кто вам дорог, достойны самого лучшего... - провозглашал он, никого не слушая и ничего не слыша. Я просто мою голову и иду... Что вы вообще можете понять? Слышали про такого: Эраст Бонифатьевич зовут... Педераст Бонифатьевич... Если бы у меня была под рукой двустволка, я бы набил этой суке морду..." - и он заливался смехом, кашлял смехом, задыхался смехом, беспорядочно раскачиваясь всем телом, словно воздушный шар на ветру.

- Отдай стакан, говорю!..

- Да отстань ты от него в самом деле!

- Заткнись. Ты что - не видишь, что он вытворяет?.. Сидеть!

- Св-вбоду Вадиму Христофорову!..

Тут напольные часы (мрачная черная башня, отсвечивающая лаком и медными виньетками) подали голос - всхрапнули и ударили, глухо, с благородно-сдержанной мощью, так что все тотчас же замолчали, словно вдруг заговорил среди них старший, - да так оно и было, по сути дела: часы эти были старинные, немецкие, привезенные в свое время из Веймара в счет репараций. Они размеренно отработали свое "хр-р-баммм!" восемь раз подряд, вздохнули напоследок и стихли. И Юра-Полиграф традиционно произнес с демонстративным благоговеним: "Ей-богу, клянусь, встать хочется!.." И все переглянулись, и заулыбались, и почему-то всем сделалось хорошо.