Бессильные мира сего - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 11

...Нет, марок, разумеется, на чайном столе не было. Все альбомы и кляссеры оставались там, где они их рассматривали - на отдельном столике в углу, где шкафы с коллекцией. Но вот что странно: почему-то и некоторые кляссеры тоже оказались на полу, хотя до них от места чаепития было не меньше трех метров, а скорее даже больше. Он не может толком объяснить, как это произошло. Он и сам этого не понимает. Словно затмение какое-то с ним внезапно тогда приключилось. Только что вот сидел он за чайным столом и ловил улетающие салфетки и вдруг, без всякого перехода, сидит уже на диване у дальней стены, Академик с лязгом орудует щеколдами, запирая окна, а кляссеры - лежат на полу, четыре штуки, и несколько марок в клеммташах из них выскочило и тут же рядом пребывает - на полу, рядом с журнальным столиком и под самим столиком.

...Нет, тогда он этому никакого значения не придал - испугался только, не попортились ли выпавшие марки. Но все оказалось в порядке, марки были целы и невредимы, они с Академиком тут же собрали их и положили в соответствующие кляссеры на нужное место... Нет, он уже не помнит, что это были за марки. Кажется, Британская Центральная Африка. Да это неважно рядовые какие-то, по сто-двести "михелей", ничего особенного, поэтому и не запомнились.

...Вообще-то, по правде говоря, многие обстоятельства тогдашних событий ему не запомнились, и весь тот вечер в памяти до сих пор как бы затянут этакой смутной дымкой, и по поводу каких-то простейших вещей остались и остаются неясные недоумения. Например: был телефонный звонок сразу после аварийного чаепития или ему это только кажется теперь? Вроде бы все-таки был. А может быть, и не было... Разогревали они с Академиком чайник по второму разу, или он, Академик, тут же после инцидента и удалился, сославшись на позднее время? Не вспоминается. Провал. Неясность. Вряд ли это важно для дела, но факт тот, что в памяти все это смотрится до странности нерезко, словно в расфокусированный бинокль.

...Он грязный, грязный тип! У него внуки в институте уже учатся, а он все за девками гоняется, старый козел. И язык у него грязный, что ни слове - похабщина. Можете себе представить - вдруг ни с того ни с сего сообщает мне: он у врача, видите ли, был, анализы какие-то делал, так у него все сперматозоиды, видите ли, оказались живые! А!? Какое мне, спрашивается, дело до его сперматозоидов? Грязный он, грязный, и все мысли у него грязные. И вор.

...Я вам сейчас скажу откровенно, что я сам об этом думаю: он меня чем-то отравил. Он же химик. Подсыпал мне в чай какую-то дрянь и, пока я лежал в беспамятстве, взял из коллекции, что ему захотелось. А кляссеры на пол бросил: как будто они от ветра туда свалились... Не зря же про него ходит дурная слава, что он гипнотизер: является к человеку, якобы честно купить у него коллекцию, наведет на него дурь, тот и отдает ему за бесценок. Потом спохватится, бедняга, да только поздно, и ничего уже никому не докажешь... Тем более: академик же, лауреат! "Как вы можете даже подумать о нем такое!?.. Ай-яй-яй!" А вот и не "ай-яй-яй". Очень даже не "ай-яй-яй"...

Юрий слушал все эти сбивчивые жалобы пополам с инвективами почти отстранение - он был близок к обмороку. Сердце билось с перебоями . и уже даже не билось теперь, а лишь судорожно вздрагивало, как лошадиная шкура под ударами вожжей. Он отчаянно боролся с наползающей дурнотой, его мучала одышка, а в голове крутилась, как застрявшая пластинка, единственная фраза из какого-то романа: "И вот тут-то я и понял, за что мне платят деньги..." Пару раз он уже поймал на себе косой, сердито-обеспокоенный взгляд Работодателя, но отвечал на эти взгляды только раздраженным насупливанием бровей, а также злобными гримасами в смысле: "Да пошел ты! Занимайся своим делом".

Такой сумасшедшей концентрации вранья давно ему встречать не приходилось, а может быть, не встречал он ничего подобного и вообще никогда. Серый-пыльный Тельман Иванович врал буквально через слово, почти поминутно, причем без всякого видимого смысла и сколько-нибудь разумно усматриваемой цели. Каждая его очередная лживость хлестала несчастного Юрия вожжой по сердечной мышце, поперек обоих желудочков и по коронарным сосудам заодно. Он уже почти перестал улавливать смысл произносимых Тельманом Ивановичем лживых слов и молил Бога только об одном - не обвалиться бы сейчас всем телом на стол, прямо на всю эту свою регистрирующую и контролирующую аппаратуру, а в особенности - на Главную Красную Кнопку, об которую он уже указательный палец намозолил непрерывно нажимать.

...Вы меня спрашиваете, почему я ничего не предпринял. (Удар по коронарам: вранье - ничего подобного никто у него не спрашивал.) А что? Что мне было делать? Я, между прочим, еще как предпринимал! Какие только варианты не перепробовал! Лично к нему ходил и знал же, что пустой это номер, но пошел! "Как вам не стыдно" - говорю! (Вранье.) В лоб его спрашиваю: "Где же ваша совесть, господин хороший?" (Вранье, ложь, ложь.) "Ведь вы же заслуженный, - говорю, - пожилой человек! О Боге пора уже подумать!" (Врет, врет, серый крыс - никуда он не ходил, никого в лоб ни о чем не спрашивал...)

- И что же он вам на это ответил? - Работодатель наконец включился (и как всегда, в самый неожиданный момент).

- Кто?

- Академик. Что он вам ответил на поставленные в лоб прямые вопросы?

- Ничего. А что он мог ответить? Молчал себе. Улыбался только своими искусственными челюстями.

- Не возражал? Не возмущался? Не угрожал?

Тут Тельман Иванович словно бы затормозил.

Пожевал серыми губами. Вытащил клетчатый платок, вытер лоб, губы, руки почему-то вытер - ладони, сначала левую, потом правую.

- Плохо вы его знаете, - проговорил он наконец.

- Я его вовсе не знаю, - возразил Работодатель. - Кстати, как вы сказали его фамилия?

- А я разве сказал? - встрепенулся Тельман Иванович. У него даже остроконечные ушки встали торчком.

- А разве не сказали? Академик... академик... Вышеградский, кажется?

Тельман Иванович ухмыльнулся только, с некоторой даже глумливостью.

- Нет, - сказал он почти высокомерно. - Не Вышеградский. Отнюдь.

- А какой?

- Я не хотел бы называть имен, - произнес Тельман Иванович еще более высокомерно, - пока мне не станет ясно, готовы ли вы взяться за мое дело и что именно намерены предпринять.