Яик – светлая река - Есенжанов Хамза - Страница 45

– На мели у Аткулака поймал, – начал рассказывать Адильбек, не обращая внимания на подошедшего Хакима. – Поймал и аже подарил…

Алибек продолжал смущенно стоять возле дверей.

Бойкий Адильбек снова начал повторять рассказ, как он поймал на реке щуку и подарил ее аже, и все внимание гостей теперь было приковано к нему.

На другой день, это был день жумги, утром хаджи Жунус велел запрячь гнедого коня и вместе с Хакимом поехал в мечеть на молитву. Обычно хаджи ездил на молитву один, но сегодня отец с сыном сидели рядом в тарантасе, радуясь встрече и прохладному утру. Тарантас мягко катил по проселочной дороге.

Не случайно Жунус взял с собой Хакима. Он хотел познакомить взрослого, окончившего училище и, пожалуй, уже способного управлять аулом сына со всеми знатными людьми – хаджи и ишанами, приезжавшими в день жумги в мечеть.

На небольшом холме, носившем название Шала, находилось кладбище Акпан. Дорога, по которой ехали отец с сыном, пролегала у самого подножья Шала. Уже показались могилы, огороженные глинобитными стенами, местами разрушенные дождями и ветрами; островерхие четырехугольные строения, окутанные легкой дымкой утра, издали напоминали какой-то сказочный город. Но когда подъехали ближе, эта сказочность исчезла и кладбище предстало перед путниками во всей своей унылой наготе. Полуразрушенные могилы богатых хаджи, надгробные плиты с эпитафиями, бесчисленное множество серых, едва возвышавшихся над землей бугорков – все это наводило тоску и заставляло думать о бренности жизни. Проезжая мимо кладбища Акпан, Жунус всегда останавливался и совершал молитву за упокой усопших, покинувших безрадостный, беспокойный, приносящий только одни страдания скорбный мир. На этом кладбище группами располагались могилы покойных из всех аулов, кочевавших вдоль Анхаты до самого Алакуля. Здесь были похоронены и многочисленные предки Жунуса.

– Сворачивай к могиле деда, помолимся. Молитву читать будешь ты, – сказал хаджи сыну. Он посмотрел на чисто выбритую голову Хакима и улыбнулся: «Вот теперь тобой и предки вполне будут довольны!..»

Давно не читавший молитв и уже успевший позабыть отдельные стихи Корана, которые отлично знал в детстве, Хаким сначала растерялся. Пока шли к могиле, он мучительно думал о том, как ему теперь быть, ведь отец может страшно обидеться. Хаким мельком взглянул на суровое лицо отца и мысленно улыбнулся – нашел выход… Опустившись на колени на зеленую траву перед могилой деда, Хаким прочел Агузи (первый стих Корана), затем Альхам (основной стих Корана) и снова повторил Агузи. Завершил молитву троекратным повторением Кулхуаллу (аллах един, нет аллаха кроме аллаха…). Едва Хаким начал второй раз повторять Кулхуаллу, отец сурово посмотрел на него, но не прервал молитву. Когда сын окончил обряд, хаджи Жунус строго спросил его:

– Это что за нововведение в Коран?

– Отец, так читают татарские муллы в Теке, – солгал Хаким. – Они говорят, что если прочитать один раз Альхам и три раза Кулхуаллу, это все равно что прочитать весь Коран.

Хаджи покачал головой и задумался, не зная, верить или не верить тому, что сказал сын. Хаким сослался на авторитетных текенских мулл, на самом же деле он узнал об этом легком способе прочтения Корана не от мулл, а от Амира. Тогда он поспорил с другом, не поверив ему, но теперь – теперь это нововведение Амира очень пригодилось Хакиму. Не нужно было краснеть и оправдываться перед отцом, почему и как забыты молитвы.

Они возвращались к тарантасу. Хаким шел сбоку, чуть приотстав от отца и ухмылялся.

Сели в тарантас. Хаким взял вожжи.

– Ну как, сынок, не разучился еще править лошадьми? В детстве ты хорошо ездил… Тише, тише, не гони!..

Хаджи с удовольствием глядел на широкий круп лошади, бежавшей крупной рысью по обросшей густой травой проселочной дороге. У оврага узкая лента проселка влилась в большую дорогу.

Хаким натянул вожжи, придерживая гнедого на повороте, чтобы не опрокинул тарантас, и снова пустил коня крупной рысью по накатанной пыльной колее.

Настроение хаджи с каждой минутой поднималось: удобный тарантас, хорошая лошадь, густо растущая вдоль дороги трава, легкий ветерок, бросавший в лицо утреннюю степную свежесть, – все это пробуждало сокровенные мечты. От природы крутой и замкнутый, хаджи любил своих сыновей, но бывал с ними строг и держал их на расстоянии. Сегодня пахучее степное утро возбудило в нем желание поговорить с сыном по душам, узнать его думы и намерения.

– Не знаешь, что делает сын Шугула Ихлас? – начал хаджи издалека, чтобы вовлечь сына в разговор. – Шугул говорит, что его сын – главный визирь хана, правда это или нет?

– Ихлас – доктор. Он лечит людей. В Джамбейте есть и другие доктора, кроме него. Всех их теперь, отец, называют не визирями, а членами правительства. Они ведают вопросами охраны здоровья людей.

– Не визирь, говоришь?.. Не люблю, когда хвастают. Хоть и побывал в Байтолле[51], а лгать не перестал, – сказал Жунус, не скрывая от сына свое недовольство Шугулом.

– Слово «визирь» уже устарело, отец.

– Тогда почему же Жаханшу народ ханом величает? Где хан, там должен быть и визирь.

– Да и Жаханшу ханом величают тоже по старой привычке.

– Ну, а сам ты что думаешь делать, куда хочешь определиться?

– Хочу дальше учиться, отец, а пока побуду возле Ихласа.

– Да-а… – многозначительно протянул Жунус. Ему не понравились последние слова сына.

Хаким заметил недовольство отца. Он подумал, что отцу не понравилось его намерение учиться, и тут же добавил:

– Конечно, для учения требуется много средств… Если вы одобрите, отец, то я пока устроюсь на какую-нибудь службу.

– Сколько нужно средств?.. – спросил Жунус, в упор глядя на сына.

– Это будет зависеть от того, где и на кого учиться. Если в Оренбурге – одни расходы, а если поехать дальше, скажем, в Петербург…

– Хален ведь в Оренбурге учился?.. Чем прислуживать сыну Шугула, лучше продолжать учиться. Пока жив буду, обеспечу.

Только теперь понял Хаким, что именно не понравилось отцу в его ответе: «Отец не хочет, чтобы я находился возле Ихласа…»

– Сейчас кругом война… – сказал Хаким, приветливо глянув на отца. – Дороги все закрыты. Ни в Оренбург, ни в Петербург проезда нет. Пока кончится война, хочу определиться на службу. Вы одобряете это, отец?

– Где, интересно, сейчас Баке, он бы помог тебе.

– Вы спрашиваете про адвоката Бахитжана?

– Да.

– Говорят, что он сидит в тюрьме.

– Как ты сказал?!. – На полном старческом лице хаджи появилась растерянность. Он был глубоко убежден, что тюрьмы существуют не для таких, как Бахитжан Каратаев, – в них содержат только конокрадов, разбойников и убийц.

«Что тут особенного, – думал между тем Хаким. – Я тоже сидел в тюрьме… Настоящие преступники, наверное, редко попадают в камеры, там томятся в основном невинные люди…»

Хаджи очень удивился этому известию, но ни о чем не стал расспрашивать сына. Он сказал:

– В том году, когда был указ о мобилизации джигитов, Баке очень много добра сделал людям. Джигитов из нашего рода он всех освободил от посылки на тыловые работы. Смелый человек, умный…

Хакиму нравилось, что сегодня отец, против обыкновения, был разговорчив и весел, а главное – одобрил его намерение продолжать учебу. Ему вдруг вспомнилось, как отец вчера вечером в разговоре с гостями как бы между прочим сказал: «Не случайно мы дали сыну имя Хаким!..» «Отец мечтает о том, чтобы я стал хакимом!..»[52]

– Отец, – спросил он, – кажется, это вы рассказывали о том, как адвокат Бахитжан был переводчиком у своего брата Аруна-тюре?

– Да, это и было как раз в том году, когда царь дал указ о мобилизации джигитов.

– Разве Арун-тюре не знал по-казахски?

– Знал… Я лично видел его тогда. Арун-тюре был человеком воспитанным, родовитым, правнуком самого хана Каратая, а в народе его как-то не очень уважали, вернее, не любили. Он хорошо говорил по-русски, всегда садился рядом с помощником губернатора… А свои выступления заставлял брата Бахитжана переводить на казахский язык, потому что Бахитжан был очень красноречив, народ знал его и уважал. Да и еще одно обстоятельство заставляло Аруна-тюре держать при себе переводчиком брата – это повышало авторитет султана.