Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Яик – светлая река - Есенжанов Хамза - Страница 4


4
Изменить размер шрифта:

Во время его слащавой и безупречно гладкой речи учитель Червяков, назначенный комиссаром просвещения, нетерпеливо ерзал на стуле, хмурил брови, недоумевающе поглядывал на председателя и, наконец, не выдержав, перебил оратора:

– По-вашему, товарищ Яковлев, скотопромышленник Овчинников придет сам в Совдеп и скажет, что у него из десяти тысяч десятин пахотных и сенокосных угодий девять тысяч девятьсот оказались лишними. Берите, мол, их, товарищи совдеповцы. Так, что ли?

Лицо Яковлева слегка потемнело.

– Вы искажаете мои слова. Я говорил совсем не так, как вы пытаетесь передать. Я подчеркивал и еще раз подчеркиваю, что вскрывать рану преждевременно не следует.

– Следует!.. Рана эта раскрылась давно и сама, сама раскрылась эта социальная язва и гноится только благодаря словам и делам таких нерешительных, как вы, товарищ Яковлев, и вам подобных р-рев-во-люционеров!

– Это, товарищ Червяков, – холодно возразил Яковлев, – с вашей стороны явное недопонимание сущности вопроса, схоластика, демагогическое рассуждение. Классовая борьба – это трудная и сложная борьба…

– Пролетариат сам возьмет власть в свои руки. А капиталисты и помещики никогда не скажут: «Нате, мол, возьмите, пожалуйста, бразды правления…»

Перепалка грозила перейти в ссору, которая затянулась бы надолго и отвлекла заседание от существа разбираемого вопроса. Споривших вовремя остановил председатель Совдепа Дмитриев. Он подчеркнул смелость и принципиальность суждений Червякова и дал понять Яковлеву, что тот неправ. Но Яковлев и на сегодняшнем заседании начал выступать с отрицания. А заседание было экстренное. Председатель Оренбургского Совдепа Самуил Цвилинг ночью вызвал к прямому проводу Дмитриева и сообщил ему, что Оренбургский Совет рабочих и крестьянских депутатов предъявил ультимативное требование Уральскому казачьему войску – в течение суток подчиниться местному Совдепу. Дмитриев доложил об этом членам Совдепа, и сейчас шло оживленное обсуждение, как и что нужно предпринять, чтобы заставить казаков выполнить это требование.

Особенно радостно встретил сообщение Дмитриева Червяков.

– Послать к наказному атаману парламентера и ускорить ответ! – возбужденно предложил он.

– Его надо заставить поскорее убраться отсюда подобру-поздорову. Пусть навьючивает свой атаманский скарб и уходит. Это лучшее, что можно сделать, – сказал Абдрахман Айтиев, исподлобья поглядывая на сидящего напротив Яковлева.

В плохо натопленной комнате холодно и просторно. В ней нет ни роскошных стульев, ни диванов – простые скамейки и дубовый стол, вокруг которого и сидят члены Совдепа. Их всегда шестеро. Они – в верхней одежде, в шапках, словно зашли сюда на несколько минут, чтобы переброситься словом, и сейчас снова пойдут куда-то по важным и неотложным делам. Только Яковлев выделяется среди всех. На нем дорогое драповое пальто, на голове черная шляпа, а на ногах дорогие ботинки. Осмотрительный и осторожный, Яковлев с привычным спокойствием адвоката выслушал Дмитриева, подождал, пока отбушевала волна возгласов и реплик, и взял слово.

– Нажим, – начал он осторожно, – оказанный Оренбургским Советом на правительство войска, и требования, предъявленные ему, – это всего лишь политический маневр, от которого нам ничуть не легче. В действительности же мы не получаем из Оренбурга ни вооружения, ни реальной помощи в людях. А сила противника? Обученные казачьи полки, готовые в любую минуту ринуться в бой и изрубить в куски всякого, кто попытается преградить им дорогу. Казаки, а это все мы знаем, народ отчаянный и безжалостный. Одно слово – го-лово-резы!.. Теперь позвольте мне задать вам такой вопрос: а чем располагаем мы? Какими силами? Добрыми желаниями и благими намерениями – и все, насколько мне известно. При таких обстоятельствах бороться с казаками, бороться всерьез – это нереально и смешно.

Яковлев говорил сидя, наклонив голову и рисуя что-то на бумажке.

– Что же тогда, по-вашему, делать? – спросил Дмитриев.

Яковлев резко поднял голову и, бросив короткий неприязненный взгляд на Дмитриева, мгновенно отвернулся к окну, чтобы этого взгляда никто не смог заметить. Но Айтиев, следивший за Яковлевым и Дмитриевым, заметил все: как скрестились их взгляды и в усталых глазах Дмитриева заблестели огоньки гнева.

Все еще глядя в окно, Яковлев продолжал:

– Товарищ Дмитриев, вы прекрасно знаете, что надо делать. Да и все мы, здесь сидящие, хорошо понимаем обстановку. Я только повторяю уже сказанное мною: в данный момент нам не следует резко нажимать на Войсковое правительство. Это, понимаете, нереально. От этого не будет никакой пользы, мы только нанесем колоссальный вред делу революции… Попробуйте сказать генералам и атаманам: «Сдайте оружие, расформируйте части и расходитесь по домам!» И не просто по домам, а в подчинение Совдепа. Что они на это ответят? Да они попросту разгонят Совдеп, а нас всех арестуют. Поиздеваются, а потом повесят или расстреляют. Истребят всех, никого не пощадят. А мне, я думаю, так же как и вам, не хотелось бы болтаться по глупости на перекладине! – Яковлев нервно забарабанил пальцами по столу.

Дмитриев встал, бледное лицо его побагровело. Он говорил, стараясь скрыть волнение, но гнев все же прорывался, и речь его была пылкой и острой:

– Давно уже было предложено генералам Мартынову, Емуганову и Акутину подчиниться областному Совдепу, ликвидировать правительство и распустить войско. Таково решение съезда. И что же, товарищ Яковлев, эти генералы уже разогнали Совдеп и мы с вами висим на перекладине? Так, что ли? Или это нереально?.. Они боятся нас! Да, боятся. Но мы не боимся их и не собираемся складывать перед ними оружия. Совдеп существует, его не спрячешь в письменный ящик. Я не могу допустить, чтобы Совдеп бездействовал. Мы должны выполнить решения съезда и областного исполнительного комитета. Сил у нас для этого достаточно. Нужно только действовать смелее и решительнее. Да если бы большевики боялись арестов и гонений, то давно бы уже распалась наша партия или стала на путь соглашательства, как это сделал преподобный социалист Керенский, как это предлагаете теперь нам вы, товарищ Яковлев… Мы не можем принимать отступнических, половинчатых решений, ибо нас осудят массы, а это пострашнее всяких перекладин! – Дмитриев обвел присутствующих вопросительным взглядом: поддерживают его другие члены Совдепа?

По тому, как члены Совдепа одобрительно закивали головами, Дмитриев понял – поддерживают.

Поднялся Червяков:

– Даже в случае, если нас – меня, Дмитриева, Айтиева и других – арестуют, от этого дело наше не погибнет. Совдеп будет жить, на смену нам придут другие и заставят подчиниться Войсковое правительство. Ведь за нами, товарищи, народ. За нами тысячи сочувствующих нам граждан, я уже не говорю о революционерах, которые всей душой преданы революции и готовы в любую минуту идти за нее на смерть. За нами наше рабочее правительство и большая Россия. Если это так, а это так и есть, какое мы имеем право хоть на вершок уступать врагу? Никакого. Оренбургский Совдеп предъявил ультимативное требование, и мы должны заставить Войсковое правительство подчиниться этому требованию немедленно, в течение двадцати четырех часов!

– Это единственно правильное решение, – подтвердил старый юрист Бахитжан Каратаев, степенно поглаживая густую бороду.

– Правильно!

– Верно!

– Итак, товарищи, вы меня здесь назвали соглашателем и трусом? – Яковлев повернулся к столу и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Если бы я был трусом, не сидел бы два раза в тюрьме. Разве об этом никому не известно? Я должен вам сказать: нет и не было Яковлева-соглашателя, есть только Яковлев-революционер! Товарищ Дмитриев очень красноречив, но, я думаю, бросать колкости и давать клички здесь совсем неуместно.

Яковлев умолк, обиженно опустив глаза. В комнате наступила тишина. Все старались не смотреть на Яковлева. Лишь Айтиев нет-нет да бросал на него исподлобья косые взгляды. «Конечно, – мысленно рассуждал он, – человек ты, Яковлев, хороший, хваткий, иной раз даже и находчивый, но, джигит ты мой дорогой, у тебя только хороши слова, а как до дела – кишка тонка… Пальто у тебя красивое, и сам ты красивый, но лучше бы было, если бы дела у тебя были красивые, как у Дмитриева…»