Яик – светлая река - Есенжанов Хамза - Страница 38

– Я ведь много не прошу, всего только полфунта… А там сами достанем. Зато, келин, у вас, наверное, сахару много? Завернула бы гостинец для своей би-женеше[34] хотя бы несколько кусочков…

Жол крутил в пальцах кусочек сахара, который надкусывал с чрезмерной аккуратностью, рассчитывая растянуть его еще на несколько чашек. «Если Бигайша говорит правду, – подумал он, – то этого кусочка не хватит на две чашки, даже если будешь только лизать языком…»

Женщина смотрела на потную, красную шею старшины и мысленно ругала его: «Когда же ты уйдешь, проклятый!..»

– Байес найдет, – продолжал между тем Жол. – Наверное, у богачей-татар в Теке гниют в кладовых тюки сахара и чая?

– Никаких товаров у них нет, в городе все вверх дном перевернулось, так хозяин мой рассказывал, когда из города вернулся.

– Разве у торговцев когда-нибудь переведутся товары, келин, да ты, оказывается, еще ребенок. У них припрятано немало – всему нашему аулу на год хватит… Как хозяин-то говорил: «Город вверх дном перевернулся»?..

– Кто его знает, разве разберешь, что к чему, когда говорят мужчины. Одно я поняла, что товаров нет, вот и все.

Бигайша знала, что творилось в городе, но она не хотела говорить об этом Жолу и поэтому ответила на его вопрос уклончиво. Она продолжала с тоской думать: «Как бы поскорее избавиться от тебя? Отдать эту последнюю четвертушку чая, что ли, чтобы ушел?.. Отдать – самим остаться без чая, не давать – будет сидеть до вечера! Как пиявка, зайдет к кому, пока не насосется вдоволь, пока не возьмет, что ему надо, ни за что не уйдет…» Бигайша принялась перемывать посуду и убирать скатерть, искоса поглядывая на отдувавшегося старшину. Жол, казалось, совсем не собирался уходить. Откинувшись на подушках, он блаженно отдыхал, вытирая пот с лица и от удовольствия жмуря глаза. Бигайша поняла – не уйдет. Она подошла к резному синему сундуку и, со звоном повернув ключ, открыла крышку.

– Кайнага, вот весь наш чай. Хоть сами будем пить чистую воду, но я все же решила отдать четвертушку би-женеше, – четко выговаривая каждое слово, сказала Бигайша и протянула Жолу пачку чая, завернутую в пожелтевшую бумажку. – Люди, наверное, говорят про нас, что, мол, у нас и чаю и сахару вдоволь. Но ваш двоюродный брат хоть и торгует в лавке, меньше всего думает о доме. Видите, нет у нас ничего.

– Гм, да-а… – Жол взял чай, положил его на ладонь, как бы взвешивая, сколько потянет, и, приблизив к глазам, стал рассматривать, словно это была сахарная косточка и он определял, с какой стороны лучше начинать ее обгладывать. – «Цейлон»!.. – прочел он на обертке. – Из Казани, видать, добротный…

Он торопливо завернул четвертушку чая в большой полосатый ситцевый платок, которым до этого вытирал пот, и спрятал в карман старенького бешмета из черного сукна. По тому, как смотрела на него Бигайша, старшина понял, что женщина действительно отдала последнее, что у нее было. Боясь, как бы она, опомнившись, не потребовала чай обратно, Жол быстро поднялся с места и заспешил уходить. «Чудесно, чудесно!.. – мысленно восклицал он, ощупывая пальцами в кармане сверток. – Неожиданная удача! Шел за одним, а достал другое… Чай – это хорошо, это тоже хорошо, теперь Бахитли вылечит свою голову…»

– До свиданья, келин! Да ниспошлет аллах благоденствие вашему дому! – скороговоркой пробубнил Жол и стремительно направился к двери.

Когда Жол выходил на улицу, Жаппар стоял возле его серой кобылы и дергал из хвоста волосы для лески. Мальчик все время прислушивался, не хлопнет ли дверь, не появится ли хозяин; едва скрипнула наружная калитка, он отскочил в сторону и как ни в чем не бывало стал разглядывать седло. В черных глазах его горели озорные искорки. Жесткий конский волос, спрятанный под рубаху, раздувал ее, Жаппар локтем старался придавить волос, но ничего не получалось. Тогда мальчик положил обе руки на живот, скрестив их, как заправский покупатель на скотном базаре. Жол, разумеется, погруженный в свои думы, ничего не заметил, он мальчика увидел только тогда, когда уже отвязал лошадь и просунул ногу в стремя. «Надо выманить у этого сорванца воззвание!..» Жол смотрел на мальчика и напряженно думал, чем бы задобрить его, чтобы он отдал ему бумажку.

– Жаппар, дать тебе денег, а? – Старшина полез в карман за мелочью.

Жаппар вздрогнул и насторожился: верить или не верить старику?.. «Не обманывает ли? Может, говорит просто для приманки, а сам поймать хочет?..» – боязливо подумал мальчик.

Жол, угадав опасения мальчика, достал из кармана две пятикопеечные монетки и, заманчиво позвенев ими, одну за другой бросил Жаппару:

– А ну лови!..

Мальчик ловко поймал обе монетки, улыбнулся и протянул снова руку, как бы прося Жола подкинуть еще.

– Ох и джигит!.. Весь в отца, шустрый! Наверное, годика через два сам вместо отца будешь ездить в город за товарами, а? Хе-хе, джигит!.. Я вот для насыбая нашел листик табаку, нет ли у тебя, Жаппаржан, какой-нибудь бумажки, чтобы завернуть его? А то пока доберусь до дому, пожалуй, весь поискрошу и рассыплю…

Деньги и ласковые слова старшины благотворно подействовали на мальчика.

– Найду бумагу, би-ага! – радостно воскликнул он. – Бумаг разных у меня много… А нет ли у вас бумажных денег, я хочу купить ручку и чернильницу.

– Есть. Дам тебе, только ты сначала найди мне большую бумажку, чтобы завернуть табак.

– А бумажные деньги годятся для игры в карты?

– Ох и глупенький ты! Те деньги, которые я тебе дам, на все пригодны: хоть в карты играй, хоть покупай ручки и чернильницы. Вот они, держи!.. – Жол протянул мальчику три керенки, на которые теперь ничего нельзя было приобрести.

Мальчик радостно подпрыгнул; крепко стиснув в левой ладони медяки и керенки, правой рукой он достал из-за пазухи скомканное воззвание и передал его Жолу.

Взяв в руку измятый желтый листок, на одной стороне которого типографским способом был отпечатан текст воззвания, он разгладил бумажку и, аккуратно свернув ее, запрятал в глубокий карман своего чапана.

– Жаппар, эта твоя бумажка очень подходящая для курения. Нет ли другой какой, только побольше? А то табачный листок широкий и жесткий, его никак не завернуть в эту бумажку, которую ты дал. – щуря плутоватые глаза, проговорил Жол.

– Би-ага, как вы приедете к нам в следующий раз, я найду еще бумажку. Сегодня коке ушел к рыбакам и лавку закрыл.

– Хорошо. Найдешь, значит?

– Найду.

«Теперь-то вы в моих руках, голубчики!..» – мысленно проговорил Жол, легко садясь на серую лошадь. Раньше он только слышал о воззваниях, которые распространял учитель в ауле, но не видел их, а теперь оно лежало у него в кармане. Хитровато улыбаясь, он заспешил к писарю, настегивая кнутом серую кобыленку, чтобы вместе с ним поскорее прочесть воззвание, написать протокол и отправить его с нарочным волостному.

Под утро Манар спала чутко, беспрерывно просыпаясь, боясь упустить время дойки коровы. Она слышала, как муж торопливо встал с постели и, наскоро накинув на плечи бешмет, направился к двери.

– Шырагым-ау![35] Ты что так рано?

Хажимукан, не расслышав ее вопроса, вышел. Манар глянула в окно – рано еще!.. Ее снова охватила сладкая предутренняя дрема.

Как спелое яблоко, наливался рассвет. Ночная темень, сползая с Баркин-тау, растекалась по степи, таясь и прячась в овраги и низины, торопливо уносилась на запад, к темно-синим просторам Шалкара.

Над устьем Анхаты стелилась голубая дымка, скрывая от постороннего взгляда зимовье Ашетер, расположенное на противоположном берегу реки. Хажимукан, выйдя во двор, направился прямо к красному быку, лежавшему возле перевернутых саней и жевавшему жвачку. Накинув на рога налыгачи, он привязал быка к саням. Пока хозяин затягивал узел, бык затих, покорно склонив голову и перестав жевать жвачку, затем глубоко, по-бычьи, вздохнул и снова задвигал челюстями.