Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести (СИ) - Санин Владимир Маркович - Страница 24

А между тем таких событий, как полагал Петя, по крайней мере имелось три. О них, во всяком случае, он чаще всего вспоминал и порою, пытаясь в них разобраться, даже прибегал к благожелательной помощи Валеры.

Ни своих родителей, ни того, какими судьбами он оказался в детдоме, Петя не помнил. Где-то в памяти мелькали смутные воспоминания о женщине, лежавшей в постели, о множестве людей, заполнивших комнату, — и всё. Детдом был хороший, и люди в нём работали хорошие, но всё равно, ложась спать, Петя всегда долго лежал с закрытыми глазами и мечтал, что вот-вот прибегут и скажут, что его нашли. Такие случаи бывали, на его памяти нашли двоих. Может, это были и ненастоящие родители, но те ребята считали, что настоящие, и радовались своей участи, потому что, как известно, самое большое счастье, доступное человеку, — это жить в семье.

И всё же о своём детдоме Петя вспоминал с гордостью и любовью, с горячей благодарностью к воспитавшим его людям. Ибо каждый детдомовец, даже если его и не нашли, уверенно смотрел в будущее, знал: у него будет работа, дом и семья!

Много лет назад, ещё до войны, на большую швейную фабрику, находившуюся по соседству, назначили директором Григория Сергеевича Рыбкина, молодого выдвиженца из рабочих. Это был удивительный человек. Старые детдомовцы вспоминали, как он пришёл и сказал: «Кто это распустил слух, что у вас нет родителей? Голову ему оторвать мало, такому дураку. Мы, швейники, ваши родители, а вы наши сыновья и дочки!»

И с тех пор фабрика стала для ребят вторым домом. Всё свободное время они проводили в цехах, праздники справляли вместе с рабочими и на демонстрации ходили одной колонной, каникулы проводили в фабричном лагере, и так из поколения в поколение. Жили жизнью фабрики, пыль готовы были сдувать с её стен, каждый станок знали и каждого человека. Когда в котельной произошёл несчастный случай и трёх рабочих обварило, в очередь выстроились — кожу для пересадки и кровь предлагали, отчаянно завидуя старшим, у которых взяли. Чтобы помочь план выполнить, по воскресеньям работали в цехах, из территории цветущий сад сделали, над пенсионерами шефствовали, с малышами в фабричном детсаду нянчились.

В конце каждого учебного года на торжественном собрании в фабричном клубе директор вручал детдомовцам — выпускникам школы трудовые книжки, а потом новичков вели в общежитие, давали каждому костюм, пальто, ботинки и деньги на жизнь до первой получки, а девушкам, которым нужно больше, чем ребятам, всего вдвойне. Жили бывшие детдомовцы в общежитии, с отдельными комнатами было трудно, и Григорий Сергеич просил — не настаивал и не приказывал, а именно просил — жениться, выходить замуж в своём коллективе, чтобы легче решить проблему жилья. Случалось, конечно, что женились на стороне, но и тогда свадьбу организовывал фабком. А Григорий Сергеич награждал молодожёнов дорогим подарком — столовым сервизом, если оба свои, или чем-нибудь менее ценным, если свой только один. А когда в молодой семье рождался ребёнок, директор привозил коляску с приданым, ложечку от себя дарил на зубок и, узнав предварительно пожелания родителей, давал имя первенцу. Хоть и смеялся, разводил руками, отговаривал — не модное, мол, имя, а что ни мальчишка рождался, то Гришка, в яслях, а потом в детсаду путаница — чуть не половина Гришек.

Не кожу и кровь, не время и силы свои — жизнь бы отдали за фабрику и общего, всеми любимого отца Григория Сергеича. С радостью — к нему, с бедой — к нему, за советом и помощью — к нему. На фронт всем коллективом провожали, жене его с тремя детьми дня бедствовать не позволили: с дровами в городе было плохо — свои из общежития доставляли, хлебными и продуктовыми талонами сбрасывались, отоваривали и привозили от коллектива, всю войну обогревали, кормили, одевали и обували отцовскую семью.

В сорок пятом вернулся майор Рыбкин живой, хотя и без руки, а место занято. Три с половиной года заместительница, Вера Ивановна, исполняла обязанности, берегла директорское кресло, а под самый конец прислали нового — не хорошего, не плохого, а обыкновенного, руководителя по профессии. Пришли к нему работницы — мужчин почти не осталось на фабрике, войной выбило, — и по-доброму попросили: уходи с миром, Григорий Сергеич вернулся. Новый раскричался, выставил их из кабинета, а они — к секретарю горкома. Подумал секретарь, сказал, что дело щепетильное, ничем новый директор не провинился, не за что его освобождать, повода нет. А была среди женщин бывшая детдомовка Валя Прохорова, разбитная и красивая девка. «Заберите его от греха подальше, товарищ секретарь, — посоветовала, — а не то мы такой повод устроим, что не вы, так жена выгонит!» Смехом началось, а делом кончилось: вернул коллектив Григория Сергеича на фабрику.

И мало-помалу всё пошло по-прежнему. Каждый год в детдоме выпуск — и на фабрику. Уходили и в институты и в техникумы, но большая часть так и оставалась в родных цехах. Когда дошла очередь до Пети Задирако, он не мучился сомнениями, потому что призвание своё давно определил. Начал учеником, за старательность и любовь к делу быстро получил самостоятельную работу и стал классным поваром. Отслужил в армии, тоже поваром, и хотя начальник офицерской столовой сулил златые горы, не остался на сверхсрочную, а возвратился на фабричную кухню.

К этому времени и произошло одно из тех важных событий, о которых речь шла выше. Петю разыскала двоюродная тётка. Почему она раньше его не находила, Петя не знал: и неудобно было спрашивать, и незачем омрачать таким бестактным вопросом свалившееся на него счастье. Тётка с двумя дочками жила в пяти автобусных остановках от общежития, и раз в неделю, чтобы не докучать нежданно обретённым родственникам, Петя приезжал к ним в гости. С волнением смотрел семейный альбом, не мог оторвать глаз от фотографии, на которой были совсем молодые, его нынешнего возраста, мужчина и женщина — отец и мать… Себя увидел младенцем у матери на коленях, отца в солдатской шинели, и так незнакомое ему прошлое взяло его за душу, что умыл слезами альбом, а потом ходил лунатиком, работа из рук валилась. Узнал, что отец погиб на фронте, в самом конце войны, а мать ненадолго его пережила, умерла от гриппа в холодную осень. Вещей после них не осталось, не считая коврика, который мать подарила сестре за неусыпные заботы и любовь. Петя подзанял денег, купил новый хороший ковёр, привёз его тётке и попросил подарить взамен тот самый коврик — уже сильно потёртый. Тетка великодушно подарила, и Петя повесил коврик над своей кроватью, а на него фотографии родителей в рамках.

Так Петя Задирако обрёл своё прошлое, пустил в него корни…

Вторым знаменательным событием стала встреча с Никитиным и Гавриловым. Она произошла вскоре после смерти Григория Сергеича Рыбкина, второго и любимого отца. Семнадцать лет залечивал старые раны, не раз мужественно ложился под нож, чтобы продлить жизнь, шесть операций перенёс, а седьмой не вынес, умер, когда из-под сердца вытаскивали крохотный осколок, величиной с половину горошины. Проводили в последний путь, осиротели. Будь Григорий Сергеич живой, не хватило бы у Пети духа уйти в Антарктиду, потому что директор высоко ценил молодого повара и был бы огорчён его уходом. Умер Григорий Сергеич, и узы как-то ослабли, не очень намного, но настолько, что Петя решился принять лестное предложение Гаврилова. Тем более что семейный совет с большим одобрением отнёсся к такой редкостной возможности, особенно когда узнал, что в зимовку заработок Пети достигнет четырёхсот рублей в месяц, не считая бесплатного питания и одежды.

До сих пор деньги не играли большой роли в Петиной жизни. Питался он в столовой, жил в общежитии, одевался скромно — не только потому, что ещё не привык к дорогой одежде, но главным образом потому, что стыдился тратить деньги на себя, когда в детдоме многого не хватало. Бывшие детдомовцы, особенно холостяки, в получки скидывались и покупали ребятам то аккордеон, то школьную форму и учебные пособия, а то просто ящики с яблоками и сладости. Так что сбережений у Пети не водилось. Другое дело — полярные деньги, которые по расчёту складывались в столь изрядную сумму, что Петин авторитет в семье заметно вырос.