Москва. Загадки музеев - Жебрак Михаил - Страница 7

– у нас на заводе помещение юристы снимают. Есть хороший парень, Ашот, к нему все наши обращаются. И по гражданству, и по машинам он разруливает. Он мне паспорт делал.

– Я вроде гражданство не меняю…

– Это смотря кто тебя, Петюня, заказал. Может, и поменяешь, – усмехнулся Илья.

Домой Петр решил еще пару дней не заезжать и, чтобы не идти к следователю в грязных джинсах и прокопченной рубашке, сначала отправился в магазин. Попросил подобрать ему синий шерстяной пиджак с заплатками на локтях. Утром понедельника других желающих приодеться не было, и продавщица выносила пиджаки, пока не цокнула языком: «Мне на вас нравится этот». Петр в сорок пять весил столько же, сколько и в двадцать, да и подтягивался по утрам, как в армии: двадцать прямым хватом, десять обратным и десять подъемов переворотом. Девушки уже не засматривались, но зрелые женщины всегда хвалили фигуру.

Пиджак не стеснял движений, локти свести можно. Не твид, но качественная итальянская ткань. Вокруг него все итальянское последнее время, интересное совпадение!

Плотные брюки того же цвета без стрелок и бордовую фактурную рубашку подобрали быстрее. «Галстук?» «Платок-паше». Платок выбрал пунцовый, плотного шелка с вышитыми серебряными и фиолетовыми турецкими огурцами. У него в компаньонах цыган, стиль должен соответствовать.

Вышедшая из глубин магазина портниха за небольшую плату согласилась подшить брюки немедленно. Пока она работала, Петр в соседнем магазине выбрал мягкие кожаные ботинки каштанового цвета. Не просто походил в них по отделу, примериваясь, а попрыгал и поприседал. Ему надо, чтоб и в подводу, и под воеводу. Где еще побегать в ближайшие дни придется?

Адвокат Ашот оказался вежливым молодым человеком, несколько развязанным, но толковым. Они долго ждали в коридоре, и Ашот убеждал Петра не ездить в Ереван на праздники, особенно на майские – весь мир приезжает, все армяне из Европы и Америки, в городе вообще не протолкнуться. Петр спросил, чем сейчас зарабатывает Ереван, ну, кроме туризма по праздникам.

– Интеллектом. Все крупные IT-компании открыли филиалы.

Разговор со следователем занял минут двадцать. Про обмен рубашками Петр рассказывать не стал. У него даже не спросили, почему он покинул лагерь отдельно и раньше всех. Легенду Петр приготовил такую: заметил человека в лесу, тот не отзывался и стал убегать. Петр его преследовал до дороги, а когда вернулся в лагерь, детей уже увезли. Но выдуманная история не понадобилась, следователь не спросил, а Ашот посоветовал отвечать только на поставленные вопросы и отсебятину не нести.

Узлами следователь заинтересовался, но кроме синтетической струнки на жалюзи в кабинете ничего для завязывания не нашлось. Ашот не растерялся: для следствия ничего не жалко, отстегнул с сумки плоский ремень. И Петр показал разные узлы. Следователь быстро освоил булинь под присказку туриста-учителя: «Из озера, вокруг дерева, в озеро».

До завода вернулись вместе на машине адвоката. Перед проходной армянская бригада перекладывала дорожные бордюры.

– Ашот, почему армяне живут не дома, а в России, во Франции?

– Слушай, тут работа, а Ереван – это офис.

В греческих залах

Наши люди на такси по музеям не ездят, но Петр Дивин решил, что в середине дня так будет быстрее, чем на метро, и не намного дороже.

Перед входом мазнул пальцами по шероховатому мрамору рифленых колон – итальянцы белозубые резали. Специально бригаду выписали. Все же первое мраморное здание в Москве – хотелось нос утереть. Не Италии – столичному Петербургу. Перед дверями вильнул в лоджию, он всегда старался поздороваться со скучавшими здесь статуями. Редко кто для фотографии заворачивал сюда, все стремились внутрь, пренебрегая прелюдией.

От колонн-лотосов и пестрой ряски потолочных узоров с сухими крылышками скарабеев вознесла его розовая лестница в пантеоны беленых героев. Чужая застывшая доблесть и непонятная красота. Живыми, расписными, блескучими веселились они когда-то на ступенях форумов и под крышами храмов. Смеялись в губы секучим ветрам, грозили культями исполнительным артиллеристам, морщили отбитые носы, уворачиваясь от рук похитителей. Непокорными оставались обломки. И их заменили копиями. Цепенящей горгоной Медузой оказался тщедушный ученый с рассказом о двенадцати подвигах Геракла. Застывший гипс не буркнет: «Заткнись и принеси попить!»

По пустому Музею бродили несколько ветхих иностранцев в кроссовках и мешковатых ярких ветровках, да группа девиц в высоких сапогах, полупрозрачных блузках или обтягивающих водолазках. Петр подивился этой громко похохатывающей стайке – что им гипсовые Гекубы? Когда же в соседнем зале услышал шум детской группы, сообразил – мамы привели первый класс на обзорную экскурсию.

Все нужные Петру экспонаты находились на своих местах, оставалось собрать дополнительные детали. Рядом с Гераклом находилась только daino, керинейская лань, под ногами даже травки не нашлось, значит, в лукошко символов падает Геракл.

В соседнем зале между грозным Моисеем и страдающей Пьетой стоял Вакх. Идеально выточенный, классических пропорций, со всеми атрибутами античности – венок, чаша, юный сатир, прижавшийся к ноге. Но текучая расслабленность тела, S-образный силуэт и пьяные глаза, обращенные к чаше, подсказывали, что перед зрителем творение нового времени, умеющего передавать тончайшие настроения. Как-то Петр попросил школьников, с которыми занимался в Музее, выбрать из копий скульптур Микеланджело самую античную по духу, перед этим они как раз изучали эгейские статуи – идущего или стоящего в зависимости от точки зрения Дорифора, воинов с одинаковой безмятежной улыбкой и наносящих удар и получающих под ребра копье.

К удивлению Петра, самой античной ребята назвали изображения Моисея, а не Вакха, стоящего рядом. Очевидно, этот мускулистый великан с загадочными рожками на кудрявом лбу казался им воплощением Зевса. С тех пор Петр, если оказывался в Музее с детьми, всегда повторял этот вопрос и выяснил, что школьники до пятого класса всегда выбирали Моисея, а ребята старше и взрослые останавливались на Вакхе.

Виноград, uva из загадки карбонария, затенял лицо Вакха – венок из гроздьев стянут побегами плюща. В копилку деталей к Гераклу добавились сатир, шкура какой-то крупной кошки, должно быть, спутника Вакха – пантеры, и некая чаша. Пили греки из киликов, но скульптор мог не разбираться в таких тонкостях и вырезал нечто среднее между плоским киликом на один добрый глоток и скифосом, из которого можно изрядно нахлебаться.

Осмотр Милона Кротонского также принес неожиданные результаты. Помимо льва и расщепленного ceppo Петр обнаружил изрядный кусок ткани, закрепленный ремешком на левом бицепсе атлета – остатки плаща. И у ног лежало блюдечко с лентой, продетой в ручку, – походный вариант. Вряд ли спортсмен разрывал деревья, чтобы сложить костер и пожарить что-то на небольшой сковородке. Скорее скульптор Пюже намекал, что погубил Милона не неудачный выбор спортивного снаряда, а нарушение режима.

Самым многофигурным, как ожидалось, оказалось полотно Рубенса. Силена окружали три белокурые зефиротелые сатирессы; три сатира с разной степенью «окозления» – от маленьких рожек и окладистой бороды до совершенно звериной морды с полностью отросшими рогами; негритянка с неожиданно укутанной нижней частью тела – очевидно, автор не знал, водились ли в Африке козлоногие божества, и два сатиренка, припавшие к материнской груди. Из бытовых предметов на картине только глиняный кувшин в руке Силена – vino da tavola.