Ведьмина ночь (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 68

И кружевные перчатки с обрезанными пальчиками. Они и сейчас на ней.

Сумочка.

Тлен могильный. Страх. Машина.

Луг… травы надо будет собирать, вот аккурат через неделю и начну, если жива останусь. Но о них — позже. Там донник растет, причем как белый, так и лекарственный. Дрок красильный на лугу видела. И… разум спешно цеплялся за известное и понятное.

Но я продолжала говорить.

И говорила.

Говорила.

А потом вдруг поняла, что рассказывать больше нечего. И во рту сухо, как…

В руку вложили стакан с чем-то холодным, и второй моей накрыли, помогая удержать.

— Спасибо…

Маверик едва заметно кивнул и снова к двери отступил. Надеюсь, меня тут не отравить собираются, скрывая семейные тайны. Поднимаю. Пью. Вода. Со льдом. С лимонным соком и, кажется, мятой. Холодная… то, что нужно.

А пока я пью, все молчат.

И от этого тоже тяжело.

Но вот князь качнулся. Взгляд его остановился на Розалии.

— Убери, — сухо велел он. — Сожги. И так, чтоб даже костей не осталось. Прах в рощу отвезти надо. В источник…

И на меня поглядел.

А я кивнула. Отвезу. И высыплю, потому что так оно правильно и надежно.

— Но документы оформи. Порядок должен быть. Пусть Цисковская напишет в заключении, что эта вот скончалась… от чего-нибудь. Инфаркт, инсульт, холера. Сама пусть придумает. Игнатьева пригласи. Говорить с ним хочу.

Пауза.

И снова он думает о чем-то.

— Как поговорю, там и решу, есть ли за ним вина…

— Игнатьев — мужик правильный, — подал голос Мирослав. — С такой дрянью он завязываться не стал бы…

— Поговорю, — князь стукнул когтем по подлокотнику, и звук вышел сухим.

— Зачем ей источник? — я допила воду и поняла, что дрожу. Мелко так. Неприятно. Не от холода, а… от нервов. — Она к нему так стремилась… заменная душа… я о них читала. В одной книге.

— Что за книга?

Взгляд князя снова потяжелел.

— Не моя. Мне… принесли. Реферат… я писала работы. За деньги. Нужны были. Честно, даже не знаю, для кого. Мой… бывший… тогда не бывший… он…

Легкий кивок. И новое распоряжение:

— Выяснишь потом, что да как… какой идиот… — князь добавил пару слов, которых я не расслышала. Выдохнул и продолжил. — Такие книги хранят особым рядом. И из хранилища их выпускать не след. В них… многое есть. Да и сами по себе они порой опасны. И не дело это, когда они к неподготовленным людям попадают. Хотя да, ты верно поняла. Заменная душа. Заклятая… что ты там о них вычитала?

Я рассказала.

Что уж тут.

— Все так и… чуточку сложнее, — пальцы князя погладили темное дерево. — Старые времена… особый разговор. Многое было дозволено. Одни люди владели другими, и что они там чинили во владениях, до того иным дела не было. Разве уж совсем разгуляются… да убери ты уже эту пакость, смотреть тошно. И кофею пусть подадут.

— Тебе вредно на ночь, — не удержался Лют, который и не отошел от меня, и рук не убрал.

— Тебя не спросил… кофею и чего поесть. Я когда нервничаю…

Это я где-то уже слышала.

— Свята, девочка, если тебе тяжко, то… там вон Горка извелся весь. И дружок его на нервах все обои изодрал, олух ушастый… давно ли когтеточки меняли.

— Я… имею право знать.

— Имеешь, — не стал спорить князь. — И никто тебя не гонит, но сходи… успокой, пока нам кофий несут. И можешь тоже позвать, а то уши сломают, через стену-то…

Глава 37

Кофе с ароматом специй, тяжеловатым, насыщенным. И я держу чашку. Руки уже почти не дрожат. Вдыхаю этот запах и… нет, не успокаиваюсь.

Успокоюсь я не скоро.

Но просто держу. Дышу. Слушаю князя. Не только я. На диванчике Свята с отцом. И пара кузенов устроились прямо на полу, скрестивши ноги. Гор то и дело бросает взгляды в мою сторону, а может, и не в мою. Княжич все-таки сел, хотя и рядом.

Но… пускай.

Маверик исчез, подав кофе. И убрав тело, причем когда и как он это сделал, я не увидела. Главное, нет её больше… нет.

И я убила?

Или все же не я?

И надо ли мне совестью мучиться? Я ведь себя хорошим человеком считаю. А хорошие люди переживают по поводу смерти других людей, даже нехороших. Я же не переживаю.

Кофе вот нюхаю.

А князь все не спешит говорить, сидит вот, глядя в камин, с чашечкою в руке. Мы ждем…

— Сила людям по-разному доставалась… в жару вот бродят девки по лесу, притомятся, а тут возьми и родник откройся. Они и напьются. Всем-то ничего, а одна, глядишь, с лихоманкой свалится. И будет та кости мять да ломать. Может, вовсе заломает, а может, отпустит. И тогда обретет девица та дар. Какой? Какой случится. Да и не в даре дело… он, что меч, который разит. А кого и как? Тут уж от руки, что меч держит, зависит… бывает и иначе. Бывает, что детей просто отдавали во служение. Приносили аль приводили на капище, в лесу вот могли оставить, мол, приберет хозяин, коль надобно. Или вот те, которые богам служить поставлены, сами могли прийти да забрать, если кто из детишек глянется.

Голос князя звучал спокойно, будто он сказку сказывал.

— Да только и боги старые, они всякими были… разными… где есть свет, есть и тьма. Неотделимы они, как и жизнь от смерти.

И вкус у кофе отменнейший.

В меру сладкий. В меру терпкий. С легкой горечью, словно сожалением о том, что… не знаю, о чем.

— Служить таким тяжко. Для нормального человека, — уточнил князь. — Но бывало, что тьма тьму пробуждала, ту, которая в душе.

Это он про Розалию.

Или…

Молчу. Слушаю. Не только я. Гор с Мором тоже сидят ровненько, и дышат-то с опаскою, явно до сих пор не поверив, что не прогонят.

— И человек, которому надлежало бы служить верой, долг исполняя, пусть и темный, и страшный, решал, что ему ныне все позволено. Именем тех, которые на страже стоят, творить начинал непотребства. Не богам жертвы приносил, а сам жизнь тянул да силу. И в своей, стало быть, прибавлял… — князь явно взвешивал каждое слово.

А я задумалась.

Старые боги и по сей день тут, в мире. Храмы им ставят. Правда, больше тем, которые светлыми почитаются. А про других говорить не принято.

Да и человеческих жертв давно никто не приносит.

Наверное.

— Но след помнить, что и боги таковых не жалуют… и что от гнева их в жизни, может, и укроешься, а вот в посмертии тот, кто клятву служить приносил, встанет пред тем, кому была эта клятва принесена.

И опять той жутью потянуло.

Исконной.

— Они не хотят умирать? — подала голос Свята.

— Никто не хочет. Но они, пожалуй, больше иных… и держатся в миру, сколько выходит. Длят жизнь.

И про методы, которыми это делают, лучше не спрашивать.

— Но все сущее смертно. И люди, и мы, и темные ведьмы… тогда-то и был придуман способ. Как и кем? Не ведаю. Суть же в том, что душу надобно приковать к земле, чтоб на ней она и оставалась.

— Камни, да?

— Проклятые камни… таковых немного. И те, о которых знают, их стерегут.

— А… — открыл было рот Гор.

— С дюжину по стране стоит. К ним не то, что человека, блоху не пустят. Понимают… но земля велика, вот порой и… находится неучтенное.

Ну да.

Зеркало.

Свечи темные на чердаке или вот камень проклятый.

— Камни непростые. И не всяк их отыщет. Как-то от они, те, что под ними лежат, умеют звать… находить душу нужную. Её и манят, ей и шепчут всякое. Учат… и если душа слаба, то получают они свой шанс. Выбираются из-под камня и в новое тело. Правда, я лишь об одном таком случае читал. Да…

А о нынешнем, чую, и не напишут.

— Значит, Розалия нашла такой камень и разбудила… ведьму?

— Ведьму. Темную. И не из простых, но тех, которые силу свою от богов получили, а после предали. Силы-то, почитай, не осталось, но вот знания…

— Почему её не почуяли? — Мор аж подпрыгнул.

— А ты, взявши в руки яблоко, всегда червяка, в нем сидящего, разглядишь? — ласково поинтересовался князь. — Та душа долго ждала своего часа… может сто лет, может, двести, а может, и тысячу. И терять не желала. Вот и пряталась она. И учила ту, первую. Многому учила, мыслю. Во времена-то прежние темных тоже не жаловали. Вот и придумали они способы, как скрываться-то от людей. Розалия же…