Заговоренный меч - Есенберлин Ильяс - Страница 12

В седую древность уходит особая военная стратегия и тактика кипчаков. Страшной конной лавиной бросались всегда они на врага, засыпая его стрелами. Если противник выдерживал их натиск, они тут же поворачивали послушных коней и исчезали в степной дымке. Одобренные успехом враги порой не выдерживали и устремлялись за ними в погоню. И вдруг целый ураган стрел обрушивался на них изо всех оврагов и степных балок. Возвратившиеся всадники довершали разгром, потому что ничего не было страшнее для бегущего врага, чем знаменитые кипчакские сабли-алдаспаны из синей булатной стали…

Существовал и другой прием. Когда выстраивались друг против друга основные силы, кипчаки образовывали свой знаменитый степной клин. В несколько рядов — углом вперед — строилось кипчакское войско. На острие клина были наиболее сильные и опытные батыры, а между рядами ставились вплотную одна к другой огромные степные телеги, способные задержать контратакующего врага. За этими линиями прятался резерв, готовый в любую минуту вылететь и ринуться в бой…

Еще более находчивыми были кипчаки в обороне. Когда противник превосходил их силами, они из этих же телег устраивали круговую оборону в несколько рядов, оставляя узкие кривые проходы для собственной контратаки. Когда первая линия атакующих разбивалась о телеги и все смешивалось в один клубок, из проходов выскакивали воины с острыми палашами-наркескенами, названными так потому, что ими можно было с одного удара отрубить голову громадному верблюду-нару. Ошеломленный враг откатывался от такой крепости, а в проходы снова пропускалась конница, и специально приученные лошади выскальзывали из-за телег, как щуки из камыша в степном, не тронутом людьми озере. Будто в чистом поле чувствовали они себя меж телег, в то время как попавшие туда вражеские кони ломали ноги и разбивались вместе со всадниками. Все довершали длинные кипчакские стрелы с тяжелыми наконечниками, способные пробить насквозь тело врага вместе с броней или сорвать с седла любого рыцаря.

Большое значение имело при этом место, выбранное для обороны. Если оно чем-либо не устраивало кипчакских военачальников, то по короткому сигналу натренированные всадники подцепляли к стременам оглобли телег-тачанок, и в мгновение ока вся «крепость» перемещалась на более удобный холм. Делалось это в период затишья или в сумерках, и, пока противник протирал глаза, все уже было готово к его встрече.

Следует сказать, что опытный противник, знакомый с кипчаками, обычно и не пытался прорывать такие передвижные укрепления. Увидев поставленные вкруговую телеги, крытые воловьими и верблюжьими шкурами, он обычно отходил, дожидаясь более удобного случая…

Пользуясь своей подвижностью и относительной неуязвимостью, кипчаки что ни год совершали набеги на своих соседей, и прежде всего на Русь.

Междоусобицы многочисленных русских князей помогали кипчакам в их набегах. Не меньшая раздробленность и распри происходили в степи, а ими пользовались русские князья. В периоды сплочения русские князья наносили чувствительные удары по степнякам, особенно при Владимире Мономахе, который беспощадно расправлялся с нарушившими установленные границы кипчакскими ханами.

Умер Мономах, и с еще большей силой вспыхнула непрерывная война между вечными кочевниками и Русью. А вскоре раздался в степи мощный гул от копыт маленьких косматых монгольских коней, и бывшие враги вместе встали на их пути…

Много крови видел на своем веку столетний Асан-Кайгы. Он знал не хуже маленького, ростом с грача, певца Казтуган-жырау о лихих кипчакских набегах, которые воспевал тот сейчас, ерзая по лошадиной шкуре. И ныло его сердце, потому что не в этом нуждалась его родина…

А что противопоставит этой необузданной стихии другой певец — Котан-жырау? Сумеет ли он найти слабое место в том извечном уважении к удали и отваге, которое испокон века процветает в степи? Поймет ли народ его доводы в это проклятое время, когда люди обезумели от крови и распрей, а мудрость уснула в их душах, уступив место страстям?

Да, кровь и набеги воспевал Казтуган-жырау, видя в них смысл жизни. Вскидывая над головой старую сосновую домбру, он красивым сильным голосом призывал к новым битвам, к войне ради войны. Только так, по его мнению, утверждается человек. Словно верхом на коне, летел вперед в боевом экстазе Казтуган-жырау, прыгал, крутился волчком, снова и снова возвращаясь к исходной позиции. «Это были презирающие смерть львы… Это были люди, не знающие жалости… Какой народ сравнится с гордыми кипчаками? Где еще на земле найдете вы таких батыров?!»

И вместе со своим певцом чуть ли не плясали, сидя, люди. Казалось, дай им сейчас в руки сабли, и они начнут крошить ими направо и налево соседей, не ведая жалости. На седьмом небе от радости сидел грозный великан Кобланды-батыр, и ноздри его раздувались при каждом призыве Казтугана-жырау к войне. С гордой снисходительностью поглядывали по сторонам другие кипчакские батыры. Все они одобрительно зашумели, когда певец завершил вводную часть.

Асан-Кайгы повернулся к другому певцу:

— Теперь твоя очередь, Котан-жырау!

Погруженный в свои думы старик вскинул голову, словно боевой конь, услышавший сигнал к атаке. И сразу же невыразимо печальная мелодия полилась из-под его пальцев, тронувших простые волосяные струны. Высокая торжественность была в ней и сострадание к людям. Асан-Кайгы, не выдержав, кивнул головой, словно подтверждая, что ждал именно этого.

А старый мудрый Котан-жырау запел своим негромким, чуть надтреснутым голосом, который давно уже не слышали люди. Не тот он стал, этот голос, каким был когда-то, но слова были все те же. «Не в вечных набегах счастье, — пел он. — И не тот герой, кто привезет из похода больше добра и женщин. Где-то плачут матери по своим детям, и когда-нибудь, вернувшись из набега, найдет человек разграбленным свой собственный дом. И плакать будет тогда его мать… Да, настоящий герой лишь тот, кто ценою собственной жизни не пускает грабителя и насильника к своему дому!»

Сразу помрачнели кипчакские батыры, вернувшиеся недавно из похода. На глазах увяла их слава. Самое уязвимое место нашел Котан-жырау в их деяниях. Хоть и виноваты были ногайлинцы перед ханом Абулхаиром, но слишком жестокой была месть родичам, ушедшим в чужие земли. Совсем по-другому выглядел в свете этого и проступок молодого батыра Саяна, заступившегося за жесрейку…

Котан-жырау далее согласился с тем, что кипчакские воины смелы и не раз, будучи в меньшинстве, побеждали превосходящего силами врага. Но всякое бывает на войне; случалось, что и они бежали перед многочисленным противником.

— Где?.. Когда?! — сразу встрепенулись кипчакские батыры, услышав такое, а Кобланды-батыр грозно нахмурил брови.

Котан-жырау успокоительно поднял руку и запел сначала о большой победе кипчаков над русскими князьями в период правления Изяслава — сына Ярослава Мудрого. Лишь накануне утихла свара между сыновьями Ярослава и полоцким князем Всеславом. Сыновья Ярослава бросили Всеслава с его детьми в темницу, и в этот момент огромное войско кипчаков выступило в поход на Русь. На реке Альма кипчакский военачальник Шерухан наголову разбил русское войско. Восставший народ, освободивший Всеслава, спас тогда Киев от окончательного поражения…

Но когда через десять лет кипчаки снова пришли на Русь, случилось по-иному. Двадцатитысячное конное войско осадило Чернигов, а выступила против них лишь трехтысячная русская дружина. И все же на реке Синяве кипчаки бежали, не выдержав натиска русских батыров. Вместе с лошадьми провалились они под лед, замерзали по пути домой, и многим не удалось добраться до родных мест. Песня-плач остались среди кипчаков об этом поражении. Такие песни есть у каждого народа, и надо чаще петь их.

Разве не говорит поражение русских на Альме о том, что слаба разъединенная страна и несчастен народ? А победа их на Синяве свидетельствует, что как бы смел ни был враг, но смелее его люди, защищающие родную землю.