Шестиглавый Айдахар - Есенберлин Ильяс - Страница 48

С каждым днем приближалось время окончания работ и час, когда надо было принять окончательное решение. И однажды сердце заглушило разум. Кисть коснулась загрунтованной стены…

На освящение церкви прибыл сам ильхан. Он был хмур и рассеян – болезнь все больше давала о себе знать, и Кулагу чувствовал, что конец его приближается. Бегло осмотрев то, что сделал ромей, он велел наградить его горстью золотых монет.

Уже сидя на коне, готовясь тронуть повод, он вдруг, словно вспомнив что-то, обернулся к Коломону:

– Ты ни о чем не хочешь спросить меня, ромей? Я помню и сдержу свое слово… – Кулагу криво усмехнулся. – Твоя жена жива и здорова, но ты пока не увидишь ее. Скоро мои доблестные тумены войдут в Мекку. После того как ты построишь в этом гнезде ислама христианскую церковь, ничто не будет больше мешать тебе воссоединиться со своей возлюбленной.

Ильхан отвернулся и тронул коня. Коломон с криком бросился за ним, но нукеры, сопровождающие Кулагу, швырнули ромея в дорожную пыль.

Вера, которой все это время жил Коломон, рухнула, и на ее место пришло отчаяние. Жить не хотелось. То, о чем сказал ильхан, не оставляло надежды. И только товарищи, с которыми он бежал из Золотой Орды, не дали ему в те дни умереть.

Коломон не знал, что делать дальше, как поступить.

Но не прошло и недели после отъезда Кулагу, как стремительные тумены Ногая, подобно урагану, ударились о стены Гянджа и, сокрушив их, ворвались в город. Битва была кровопролитной, но недолгой. Горожане дрались отчаянно, но врагов было много. Лавина всадников в одежде, покрытой серой степной пылью, растеклась по улочкам города, убивая, грабя, насилуя.

Вместе с рабами и горожанами Коломон укрылся в только что построенной им церкви.

Похудевший, с глубоко провалившимися глазами, ромей сражался яростно. Отчаяние руководило его поступками. Выпуская очередную стрелу во врагов, окруживших церковь, Коломон не думал, что защищает обитель бога, которому он поклонялся всю жизнь. Сейчас ромей защищал себя и Кундуз, которая, как и в дни выпавшего на их долю счастья, была с ним. Преданно, чисто и светло она смотрела на него с алтаря.

Стрела с черным оперением вошла Коломону в грудь. Он не почувствовал боли, только вдруг закружился над ним гулкий свод храма, и он, лежа на каменных плитах пола, увидел грозные глаза бога, и легкие белокрылые ангелы заметались словно испуганные ласточки под синим куполом.

От стены вдруг отделилась Кундуз, подошла к Коломону, опустилась на колени и закрыла ему глаза ладонями.

А в дубовую, окованную железом дверь церкви мерно и гулко били монгольские тараны. Пронзительно и страшно ржали кони…

Беркенжар, прибывший с пятидесятитысячным войском Золотой Орды на помощь Кайду, тяжело заболел.

Законы Чингиз-хана предусматривали подобное. Чтобы не терять драгоценное время, представители туменов, собравшись вместе, должны были вручить себя воле судьбы и тянуть жребий. Тот, кто окажется самым счастливым, становится лашкаркаши всего войска.

Но на этот раз прибегать к жребию не пришлось. Кочевавший в низовьях Сейхуна Менгу-Темир, услышав о болезни Беркенжара, прибыл в распоряжение войска с отрядом в тысячу всадников и принял войско из рук больного брата хана Золотой Орды.

Битва произошла близ города Сайрама, и Барак, разгромленный совместными силами Менгу-Темира и Кайду, бежал в глубь Мавераннахра.

Но победители не стали его преследовать. Дойдя до Отрара, они остановились и решили дать отдых войску.

Обосновавшись в Ходженте, Барак стал лихорадочно собирать новой войско. Нужно было оружие, а его не было. И тогда, по совету мусульманского духовенства, пригрозив резней, Барак потребовал от ремесленников Бухары и Самарканда, чтобы они сделали для него все необходимое.

Уставшие от поборов и грабежей, не видя иного выхода, ремесленники согласились.

Во дворах и на улицах городов запылали кузнечные горны. Днем и ночью не прекращались работы, звенели о наковальни молоты и шипело, поднимая клубы пара над сосудами с водой, красное железо, превращаясь в сталь.

И снова, как в прежние годы, вдруг появилось на устах горожан имя Тамдама. Неспокойно сделалось в Бухаре и Самарканде. Шепот порою бывает страшнее крика.

Кайду, остановив свои тумены близ Отрара, упорно тянул время, не спешил вступать в земли Мавераннахра. Нойоны торопили его, говорили, что сейчас, когда Барак потерял войско, самый удобный момент, чтобы навсегда покончить с ним.

Кайду отмалчивался. Когда об этом же стал твердить ему и Менгу-Темир, он сказал:

– Что делать нам дальше, пусть скажет повелитель Золотой Орды – Берке-хан.

Кайду словно угадал мысли Берке. Тот и хотел присоединить к себе Мавераннахр, и боялся.

До сих пор войны, которые он вел, не мог осудить ни один чингизид. Берке выполнял только волю Потрясателя вселенной – возвращал себе земли, которые принадлежали улусу Джучи согласно его завещанию. Посягнуть же на Мавераннахр значило поднять руку на Джагатаев улус. Это грозило хану многими бедами.

Северный Кавказ, Ширван, земли вплоть до Отрара возвращены им и снова принадлежат Золотой Орде.

Берке понимал, что ему никогда не совершить того, что сумел сделать Бату-хан. Но ведь не уронить величия Золотой Орды тоже не просто. И это удалось. Вновь сделались земли, принадлежащие Орде, необъятными, и было отчего радостно биться сердцу хана.

Тихо было и в орусутских городах. Там все еще не могли прийти в себя от монгольской жестокости. Что ж, если орусуты посмеют все же поднять голову, то кони у Орды по-прежнему быстры, а воины не разучились владеть саблей и тугим луком.

Хана радовала тишина, но где-то глубоко в душе постоянно жила необъяснимая тревога. Его мучила загадочность поступка Бату-хана. Он искал и не находил ответа, почему этот мудрый и опытный воин не решился остаться навсегда в землях Харманкибе. Там высокие травы и чистые воды, и всего бы хватило и монгольским коням, и храбрым воинам. Но Бату-хан не воткнул в этих землях девятихвостое белое знамя Чигиз-хана, а вернулся в кипчакские степи. Почему?

Монгольские тумены победили, и не было силы, способной в то время противостоять им. А если Бату боялся за будущее своей Орды, если он видел то, чего не дано было видеть никому?

Когда Берке думал об этом, ему становилось не по себе. Жгучая тайна виделась хану в поступке Бату.

Ногай говорит, что надо войти в землю орусутов, сделать ее своей, а орусутов превратить в монголов. Сказать это легко. Но разве Ногай умнее Бату? Нет. Берке был уверен, что он умнее Ногая хотя бы уже потому, что следует во всем пути, указанному Бату-ханом, и не сворачивает в сторону.

Бату учил властвовать орусутами со стороны, и властвовать безжалостно. Так и следует поступать.

Верные люди, прибывающие в Орду с купеческими караванами, сообщают, что немецкие рыцари вновь собираются в поход на Новгород и Псков, чтобы подчинить себе западные и северные земли орусутов. Неужели об этом ничего не знают князья? А если знают, то почему молчат? Неужели они так уверены в себе и совсем не боятся своих давних врагов?

Хану казалась подозрительной эта тишина. Ну, а если орусуты все-таки обратятся за помощью, то как поступить в этом случае?

Здесь Берке не сомневался. Князьям надо было помочь, потому что какой же охотник уступает другому красную лисицу, кто добровольно откажется от своего данника?..

Ногай угрюмо, исподлобья смотрел на лазутчика. Одетый в лохмотья дервиша, с измазанным пеплом лицом, худой и черный, стоял тот перед ним, почтительно склонившись, и говорил:

– Беглецы прячутся в горах. Каждый из них меткий стрелок, а все храбры, как снежные барсы. Они не трогают бедняков и выслеживают лишь сборщиков податей… Я не знаю им числа, но, судя по следам, оставленным копытами коней, беглецов много.

– Иди. Я прикажу наградить тебя, – сказал Ногай.

Когда лазутчик ушел, он долго сидел в одиночестве, думая, как теперь поступить.